Пишем однострочники с Tariono4ka.

Заявка

На самом деле Веланна - альтмер, чьё божественное призвание вернуть мерам их величие (возможно исключительно по её личному мнению).

Фэндом: Dragon Age/the Elder Scrolls (кроссовер)
Рейтинг: G
Жанр: AU
Персонажи: Веланна

267 слов

Все, кто знал Веланну, понимали: она высокого мнения о себе.
Долийцы бродили со своими аравелями по лесам и горам, устраивая стоянки как можно дальше от людских поселений, выживали, перебиваясь подножным кормом, и почти ничто не напоминало об Элвенанской империи, кроме разве что меток на лицах. Городские эльфы пресмыкались перед людьми, тёрли полы и начищали туалеты для знати, рожали плоскоухих детей от заезжего молодца. Веланна была выше их всех. Нет, правда выше, и кожа на её высоких скулах отливала золотом, когда к ней прикасался ласковый солнечный свет.
Да, она была гордячкой. И да, по ней сильно ударило то, что случилось с её сестрой, потому что теперь в этом мире не было совсем никого похожего на Веланну. Потому что у Веланны был секрет. И миссия. Такая, о которой никому не расскажешь, потому что в лучшем случае тебя сочтут сумасшедшим.
Веланна была первопроходцем.
Создать стабильный портал на этот план не составляло труда. Удержать портал, чтобы позволить войти в него хотя бы небольшому отряду — другой вопрос. И чтобы понять, стоит ли это жертв, нужно было сначала хорошенько осмотреться. Но шпионаж всегда был сильной стороной тех, кто послал Веланну в этот богами забытый — буквально — мир.
Веланна не могла не быть снисходительна к местным эльфам, потому что они были малочисленны и слабы, и потому проиграли схватку за лидерство. Но те, кто послал Веланну, были сильны.
И потому она не могла не улыбаться, слушая предания о хрустальных башнях потерянного Арлатана. Потому что Веланна знала, что он из себя представлял, и знала, как вернуть эльфам былое величие.
Талмор обязательно объединит всех эльфов под своей сильной рукой. Они победят. Низшие расы за всё заплатят. Сполна.

@темы: тварьчество, драгоняга, сревние двитки

---

Испытание травами

Фэндом: the Witcher/Ведьмак (серия игр)
Рейтинг: R
Жанры: ангст, неигровые события

Предупреждения:

упоминание стерилизации/прерывания беременности, OOC(?)
Размер: 423 слова
Персонажи: Цири, Кейра Мец, Йеннефер из Венгерберга (упоминание)
Саммари: Для того, чтобы провести испытание травами, в Каэр-Морхене было всё, кроме главного — чародея. А Кейра Мец никогда не отказывала.

Ночи шли одни за другой, но кровь оставалась прежней. Отравленной горькими снадобьями из трав, которым не было названия ни на одном языке, чёрной, вязкой, словно прогорклое масло, но — прежней.
Тело на каменном столе, некогда крепкое, сильное, сейчас казалось удивительно хрупким, кожа была белой и тонкой, словно пергамент, ремни стянули икры и руки чуть ниже локтей. Не был этот стол предназначен для взрослой женщины — он был предназначен для ребёнка...
Цири бредила, кожа то и дело покрывалась липким, пахнущим реагентами потом. Резкий запах, оседающий горечью на корне языка, въедающийся в одежду и волосы - Кейра Мец предприняла попытку смыть его вчерашней ночью, но не смогла, он въелся намертво, и ей казалось теперь, что этот запах останется с ней навсегда.
Когда Ласточка пришла к ней с этой просьбой, Кейра ушам своим не поверила. И всё же, что-то в глубине обеспокоенных зелёных глаз Цириллы было ей очень знакомо. Так смотрели на неё, скрывавшуюся в деревне, женщины, пришедшие к ней за последним средством — смотрели взглядом зверя, попавшего в капкан. В те месяцы она повидала многое: растяжки, разрывы, разрезы, распоротые утробы, красные от крика личики младенцев. Тех детей, что родились мёртвыми. И тех женщин, что уже никогда не родят.
К чародейкам обращались часто. Кейра Мец никогда не отказывала, потому что знала: без её помощи, наедине с произошедшим, женщина сделает глупость. И эта глупость, возможно, будет стоить ей жизни.
Нет, Цири не была беременна — боги смилостивились, если они, конечно, существовали, в чём Кейра Мец сомневалась. Но желающих любой ценой сделать её матерью было достаточно. Когда поместить в твою утробу ребёнка желает даже твой собственный отец, начинаешь по-иному смотреть на родительство.
Йеннефер на месте Кейры никогда не согласилась бы.
Глупое желание, боль от утраты того, что всё равно никогда не досталось бы несчастной горбунье. Кто взял бы Йеннефер замуж? Кто сделал бы её матерью своего дитя? Разве что ей заделал бы ребёнка пьяный солдат, которому всё равно, с кем. Потому это была лишь иллюзия. Иллюзия выбора — между могуществом, красотой, властью, и призрачной возможностью однажды нести под сердцем дитя. Привести его в мир, где буйствуют войны, чума и чудовища, именуемые людьми.
Это было желание Йеннефер. Но не желание Цири. Цири смотрела как волк, попавший в капкан, готовый отгрызть самому себе ногу. Что угодно, но только лишиться этого проклятья, ошибочно названного пророчеством, никогда не воплощать в жизнь того, что накликала на её голову Итлина. Ответ на вопрос, задаваемый юной носительницей Старшей крови, лежал на поверхности.
Ведьмаки стерильны. А Цири всегда считала себя ведьмачкой. Для того, чтобы провести испытание травами, в Каэр-Морхене было всё, кроме главного — чародея.
А Кейра Мец никогда не отказывала.

@темы: тварьчество, дерьмак

---

Загадочный файл с рабочего стола (4)

Иногда у Пëсоголовой бывают очень плохие ночи.
Завывание ветра в верхушках сосен, скребущие по стёклам её избушки еловые ветки, зычный бас живущих в бурьяне тварей, взывающих к путникам, чтобы заманить их в глубокую топь, сказываются на творческой деятельности плохо. Зелья не смешиваются, заговоры не заговариваются, а слова волшебных заклинаний перепутываются так, что эффект их становится непредсказуем.
А уж что-что, так именно непредсказуемость Пëсоголовая не любит больше всего на свете.
В такие ночи Пëсоголовая теряет покой и аппетит, а по утрам её охватывает такая тревога, что сон никак не идëт, и даже пробежавшись через поля, лес и горы огнехвостой Лисицей, возвращается колдунья в свою обитель всё такой же взволнованной.
Тогда, едва дождавшись темноты, она отправляется на поиски Той-Кто-Живëт-В-Тенях, зная, в общем-то, что никаких ответов она не получит, а получит она разве что чашку горького травяного чая.
У Той-Кто-Живëт-В-Тенях много глаз, и располагаются они на ней равномерно. На голове, на кончиках волос, на гибких усиках и на чутких руках - благодаря этому Та-Что-Живëт смотрит одновременно на тебя, и в глубину океана, и на Дно Миров, и даже в далёкие дали недоступного Космоса, лежащего После Кончины Мира. Та-Что-Живëт знает, когда кто родится, и кто как умрёт, но хранит свои тайны надёжно и крепко.
В этом смысле Пëсоголовая завидует Той-Кто-Живëт-В-Тенях. Представьте себе, каким прекрасным местом был бы мир, если бы все мы знали, что ждёт нас на следующей неделе!
Та-Что-Живет-В-Тенях всегда встречает Пëсоголовую на одном и том же месте у старого дуба, точно зная, в какой именно момент появятся над холмом еë мягкие лисьи уши. Она тоже завидует Пëсоголовой, потому что непредсказуемость чужой жизни кажется ей ужасающе романтичной.

@темы: тварьчество

---

Первая версия некромантских пописов

А вот я мало кому рассказываю, но на самом деле персонажам из некромантской писанины в этом году будет 10 лет.
Нынешняя версия этой писанины, та самая, над которой я вяленько, но работаю, по счёту — третья. Предыдущая была, кстати, на неё похожа, отличалась она высокопарностью слога и менее удачной динамикой. Слишком много диалогов, слишком мало действия, какой-никакой экшн там планировался разве что в самом конце, и читать вторую версию по этой причине было невообразимо скучно.
Но была ведь ещё одна версия! Самая первая. И вот здесь, на самом деле, интересненько: кто меня знает давно, тот в курсе, что очень-очень-очень давно я написала юмористическую фэнтезю, рабочее название которой было "Будни Тёмного Лорда" (конечно, если я буду "Будни" как-то причёсывать, то название я им буду менять, потому что, согласитесь, Тёмные лорды больше ассоциируются с Гарри Поттером и ромфантом с Литнета).
Так вот, по сути дела, некромантская писанина - это непрямое, но продолжение.
И тут, конечно, можно уже самим догадаться, почему я первую версию этой писанины особо-то никому не показывала, но я скажу это вслух.

Потому что это была. Юмористическая. Фэнтезя.

По проселочной дороге, надвое разрезавшей колышущееся на ветру море колосящейся пшеницы, лениво ползла телега, запряженная двойкой гнедых.
День стоял жаркий. Сидевший на козлах немолодой мужик то и дело утирал пот со лба, косился на солнце, которое, кажется, и не намеревалось сползать со своего места в самом центре небесного купола. Солнце косилось на мужика в ответ – тому даже казалось, что с издевкой, и всячески старалось посильнее нагреть его разнесчастную взмокшую лысину. Цветущие травы источали умопомрачительный аромат, круживший голову; голубое небо без единого облачка было таким ярким, что практически резало глаз.
Словом, день был погожий, даром что чуточку слишком жаркий. И все же мина у крестьянина была такая кислая, что от одного ее вида у пасшихся неподалеку на лугу коров едва не скисло молоко, а детишки, перебегавшие дорогу, мигом прекратили смеяться и поспешили спрятаться среди высоких колосьев. Даже птицы, сидевшие на толстенном, вековом дубу, перестали щебетать, когда телега проезжала в тени раскидистых ветвей.
Настроение у крестьянина было препоганое. Поганее, надо сказать, просто некуда: дай ему сейчас кто волю, так он бы всех этих птиц бы и передушил. Голыми руками. Да одну за другой.
День ему казался слишком жарким, небо – слишком голубым, трава – слишком зеленой, игравшие у дороги детишки – слишком шумными, и даже эль в его фляжке казался отвратительным на вкус (вот уж и не мог представить себе несчастный крестьянин, что такое с ним может приключиться). А виной всему был некромант.
Треклятый, стало быть, некромансер. Сволочь, рожа премерзкая, поганка бледная, гнида казематная, как их только земля носит. Понаучились тут черной магии, ведьмаки богопротивные. Да черт бы с ним, с некромансером, сиди он где-то у себя на проклятом болоте, порть он там девок из окрестных деревень да поднимай со скуки трупы с соседского кладбища. Черт бы с ним, с некромансером, будь он где-нибудь в Гьёрде, или в Запретной Империи, да на худой конец просто в соседней провинции. Но нет.
Некромансер, растудыть его мамашу, сидел в его, стало быть, крестьянина, телеге.
Сидел среди ящиков и кадок со спелыми яблоками, потягивался, зевал, словно котяра, щурил нечеловеческие глазища от яркого солнышка, да усмехался.
Усмехался, надо сказать, премерзко.
- Скажи-ка, дяденька, - начал он чистым, почти по-девичьи мягким голосом.
- Плешивый гоблин тебе дяденька! – Буркнул крестьянин, да тут же вздрогнул, испугался, что некромансер его расслышит, повернулся к нему всем грузным корпусом да медоточиво заулыбался, - чего тебе надобно, добрый милсдарь чародей?
- Милсдарю чародею, - некромант тускло блеснул глазами из под навеса, - надобно знать, коль скоро мы доберемся до замка.
Он сидел, сложив на коленях руки. Руки красивые, тонкие, да вот только с изъяном – левой кисти не хватало мизинца. Подле себя некромансер держал целую гору каких-то инструментов неизвестного назначения: золотистые маятники, сферы и спирали, все крутящеется, блестящее, издающее тихий перезвон каждый раз, когда колесо телеги попадало в очередную яму на разбитой проселочной дороге. Несколько секунд крестьянин таращился на магические конструкции, потом, рассеянно хлопнув глазами, спросил.
- Ты слушай, а это вот все точно не опасно? Телегу-то мне не подорвешь? – Он нахмурился.
Некромант мягко рассмеялся.
- Неопасно, дяденька. Это не бомба, не переносная лаборатория и не какая-нибудь другая магическая безделушка. Просто индикатор.
- Инди… чего-о-о-о?!
- Индикатор, дяденька, - терпеливо объяснил молодой маг. – Прибор такой. Помогает определять, где неподалеку творилась сильная волшба.
Крестьянин рассеянно пожевал губами, да прищелкнул гнедых хлыстом, чтоб переставляли ноги побыстрее. Все не терпелось ему расстаться со своим пассажиром, а таким макаром до городу ехать пришлось бы еще долго.
- Ежели поторопимся, - буркнул он недовольно, - то будем на месте еще до заката. Ежели что случится и задержимся, то к ночи. Но ты-то сам понимаешь, не с руки мне с тобой возиться долго. Платишь-то ты хорошо, да вот только…
- Да вот только я некромант, а некромантов простой люд не жалует, знаю, - молодой чародей изогнул тонкие губы в улыбке. – Если бы не черные солнца на моих плечах, то ты и вовсе не стал бы мне помогать, да вот только закон обязывает…
Некромант осекся, припал к своим приборам, едва не ткнувшись в них носом. Золотые спирали замельтешили, маятники закрутились, а тихий перезвон превратился в трель, звонкую и настойчивую. Трель становилась все громче, настойчивее, пока не раздался хлопок.
Лошади испуганно заржали, вставая на дыбы, крестьянин, развернувшись всем корпусом, заревел.
- Да что ты такое творишь, проклятый, не иначе как и вправду подорвать меня захотел?!
Некромант сидел, закрыв голову руками. Широкополая шляпа с него свалилась, когда он в испуге отшатнулся. От индикаторов осталась лишь кучка сломанного металла да разбитый магический кристаллик, который чадил, испуская неповторимый аромат гари и алхимических препаратов. Осколки, разлетевшиеся при взрыве хрупкой конструкции, звонко падали на грубые деревянные доски.
- Оказия, - пробормотал маг, убирая ладони от бледного лица. – Прошу простить, сам такого не ожидал…
- Я тебе покажу, не ожидал! – Взвыл мужик, спрыгнул с телеги и бросился успокаивать напугавшихся лошадей. Хотя взрыв магической конструкции не нанес никакого вреда, хлопок был громкий. Пожалуй, даже слишком. – Вон из моей телеги!
- Закон обязывает простой люд содействовать магистрам Белых и Черных орденов. Вы ведь знаете, дяденька…
Крестьянин шикнул на волшебника. Тот вздохнул. Смел в сумку останки индикатора, набросил ее на плечо, да выбрался из телеги на свет. Шляпу он мял в руках, не спеша надевать на голову – ветер трепал выбившиеся из тугой косички пшеничные волоски.
Некромант был молод. Даже слишком.
Открытое лицо не было лишено благородства черт. Высокие скулы, длинный нос с горбинкой и тонкий, темный рот. Печальные, большие глаза с серыми радужками и по-кошачьи узкими зрачками, под нахмуренными дугами светлых бровей. Кожа чистая и холеная – не иначе, как, юный аристократ.
Темное одеяние, перехваченное на тонкой талии пояском, ничем не выделялось (такую одежду сплошь и рядом носили молодые повесы), кроме, разве что, металлических тяжелых наплечников, на каждом из которых было выгравировано черное солнце. Наплечники были гладко отполированы и сверкали на солнце.
- Дяденька, ты извини, если обидел, - некромант натужно улыбнулся, глядя как старик взгромождает грузное тело обратно на козлы. - Ты мне вот что скажи. Что вон в той стороне?
- Не туда тебе надо, - буркнул старик, нахмурив кустистые седые брови.
На севере, куда указывала тонкая ручка молодого мага, у самого горизонта сгустились темные тучи. Холодный порыв ветра, внезапно налетевший с той стороны, ударил в лицо, поднял с проселочной дороге пыль, принеся прохладу, впрочем, удивительно неприятную, не взирая на жаркий полдень.
- Я полагаю, некромант поправил волосы, перекинул толстенную косу через плечо, - что все-таки, именно туда.
- Замок-то совершенно не в той стороне, - заворчал мужик. – Ты же, вроде как, к чародеям своим ехал.
- Ехать-то ехал, дядя, - некромант как-то кисло улыбнулся. – Да только видишь что… волшебство какое-то творится в той стороне, - он снова махнул на сгустившиеся свинцовые тучи. – Как раз по моей части.
Мужик вздохнул. Сполз с козел.
Некромант к тому времени сел прямо на поваленное дерево в траве, развернул на худых коленках карту. Потом достал из рюкзака котелок.
- Город в той стороне. Слава у него довольно дурная. – Крестьянин оперся о телегу, неподвижным взглядом уперся в некроманта. Страх постепенно уступал место естественному любопытству. – У них, говорят, брат твой объявился, некромансер, трупы по ночам ворочает, шутить изволит, страх на город нагоняет.
- Стало быть, ренегат, - молодой волшебник стал смешивать что-то в котелке, потом щелкнул пальцами и зажег магический огонек. – Почему же, тогда, городские власти не связались с Черным Орденом? Это ведь по нашей части.
- По вашей-то по вашей, да только боятся они еще одного некромансера в город тащить. Авось сговорятся, да сгнобят весь народ на пару-то…
Маг фыркнул. Разогретая в котелке жижа приобрела жутковатый, иссиня-черный оттенок. Закрыв глаза и тихонечко вздохнув, парнишка обмакнул в содержимое котелка правую руку – только пальцы, до самого упора. Вытащил, обтер их тряпицей – кожа осталась антрацитово-черной. Потом черное пятно вдруг начало расползаться все дальше и дальше, и чародей закатал рукав, наблюдая, как чернеет пятнами кожа, повторяя узоры переплетавшихся под ней вен. Поморщился – видимо от боли. Пробормотал пару ругательств под нос, разглядывая изувеченную конечность, нахмурил тонкие брови.
- Ну, - крестьянин переминался с ноги на ногу. – Чего?
- Довези меня до городу, дядя, - Некромант склонился над картой. – Всего полдня пути. К ночи доедем. А я тебе золота отсыплю.
- До городу точно не довезу. Высажу в предместьях на закате, а там – сам давай. Мне моя жизнь дорога, все-таки, - крестьянин скривился.
- Значит, так тому и быть, - некромант кивнул медленно. Вид у него сделался какой-то обреченный и жалкий, и крестьянину он окончательно перестал казаться страшным и мрачным существом.
Мальчик и мальчик. Нелепый какой-то. И на девчонку похож.


А ещё, если кто-то вдруг читал "Будни", то Сойлэ там появляется! В самом конце!

@темы: тварьчество, некромантское

---

загадочный файл с рабочего стола (3)

Пёсоголовая живёт на самой границе леса.
Избушка колдуньи прячется в тени многовековых сосен, жмётся к земле и к шершавым стволам, по крыше её ползёт трава и гибкие вьюны.
Пёсоголовая выходит из дому редко, обычно перед сном, на самом рассвете. Выпрямляется во весь рост, скидывает на росу расшитую красными маками рубаху, распускает завязки юбки, делает по мокрой траве кувырок и обращается бледно-рыжей лисицей с серыми подпалинами. На четырёх ногах она стремглав мчится в поля, и там резвится, прыгает среди ржи, охотясь на полевых мышей. Мыши к тому моменту как раз просыпаются и рады, как правило, видеть гостью, охотно играют с ней в догонялки. Пёсоголовая ловит их мягкой лапой, целует в подвижные носики и отпускает восвояси, заниматься своими мышиными делами.
Потом Пёсоголовая бежит к ручью. На ручей уже выползают лягушки — их округлые, вздувшиеся тела влажно блестят в первых лучах восходящего солнца. Они валяются, нежатся на камнях, лениво переквакиваются друг с другом, пока лисица жадно пьёт хрустальную воду. Без хрустальной воды из волшебного ручья никакое колдовство не получится, это всем известно.
Напившись, она бежит дальше, прочь от солнца, в густую тень под горами, приветствуя медных змей, что свернулись в тугие клубки и кольца. Змей Пёсоголовая не любит, но что уж поделать: с соседями надо жить дружно. В знак, что у них не вражда, лисица приносит им с ручья круглый блестящий камень, и змеи охотно принимают в подарок. Они никогда не дают ничего взамен.
Там же, в горах, встречает Пёсоголовая хищных птиц, и в догонялках уже становится жертвой. Тут всё не по-нарошку: если вовремя не унести ноги, то быть беде, но всегда есть одно, последнее средство. Когда когти птиц почти касаются рыжей шкуры, лисица делает кувырок и обращается девушкой. Только морда у неё остаётся по прежнему лисьей-пёсьей.
Птицы колдовать не умеют, и потому, как никто, знают: колдунов обижать нельзя. Раздаётся разочарованный клёкот и шелест крыльев.
Домой Пёсоголовая идёт на своих двоих.
По пути ей встречается девушка со вплятёнными в косы колокольчиками, что замечает её не сразу, а когда замечает - издаёт испуганный вскрик. Колдунья не обижается: не каждый день, в конце концов, встретишь подругу с лисьей-пёсьей головой.
Возвращается домой Пёсоголовая уже тогда, когда тени от солнца становятся так коротки, что их почти что не видно. В это время в полях танцуют Полуденницы, и колдунья наблюдает за ними из тени сосен, и только потом идёт домой.
По пути с ней немножко играет тропинка: то растянется, то вдруг свернётся колечком, но колдунья не лыком шита, знает правила леса, и идёт строго вперёд, не оборачиваясь, лезет сквозь самую чащу, царапает голую кожу о ветки и шипы, раздвигает заросли голыми руками, пока, наконец, не увидит свою избушку. У крыльца она рассеянно поднимает с травы рубашку и юбку, и лишь уже будучи на самом крыльце, позволяет себе обернуться. Только там она, наконец, проводит рукой перед своими глазами, и лисья-пёсья голова растворяется словно морок, и на миг колдунья являет миру своё лицо.
Впрочем, сразу после этого, дверь избушки захлопывается, так что тайна Пёсоголовой остаётся известна, разве что, прячущимся под сосновыми лапами от жары комарам.

@темы: тварьчество

---

Опять про Цитру

Опять некромантское!

Толпа разделилась, отпрянула, прижалась спинами к стенам. Миха вытаращился на продвигавшееся по мостовой шествие, забыв как дышать; почти сразу же локоть Сойлэ впился ему в бок, а затем он почувствовал его цепкие пальцы на своём затылке – реаниматор резким, болезненным движением заставил ренегата опустить голову .
Ветераны Цитрийских чисток шествовали в тишине – они маршировали, неестественно высоко задирая ноги, и неловкость их движений не могла укрыться от цепкого взгляда ренегата, направленного исподлобья – он мгновенно заподозрил, что под чёрными громоздкими экзоскелетами далеко не у всех ветеранов действительно имеются руки и ноги.
Чёрная амуниция. Сияющие на солнце изгибы медных проводов. Маски, полностью закрывающие головы – с выступом на лице, очевидно, приспособленным для очистки воздуха, с тёмными стёклышками, через которые смотрели на мир тусклые, выцветшие глаза убийц.
Толпа молчала – не было слышно ни шепоточка. Горожане спинами смазывали со стен побелку, неловко ёрзая, словно пытаясь уйти ещё дальше – вдавиться в стены, просочиться между белёными кирпичами, исчезнуть из поля зрения армейцев, чтобы не видеть, не слышать, не вспоминать о Цитре. На шествие не смотрел никто: даже малых детей их матери заставили рассматривать носки их собственных ботинок. Миха был едва ли не единственным, кто не отводил взгляда даже с опущенной головой. Он посмотрел вправо, на Сойлэ.
Сойлэ тоже смотрел, вытянувшись по струнке; правая рука была теперь прижата к виску, очков на носу больше не было – громадные серые глаза были широко распахнуты. Миха скорее не увидел, а почувствовал, как один из ветеранов посмотрел прямо на них; его едва заметный кивок подтвердил ощущения Михи.
Для них, для убийц в чёрном, Сойлэ – его конвоир, его партнёр, его единственный на этот момент товарищ – был своим.
Он поёжился, представив себе, каковы они внутри своих жутких костюмов: обожжённые, искалеченные, полуслепые, безрукие и безногие, с жуткими котовьими глазами, с громадными зрачками, широко раскрывшимися, округлившимися впотьмах под толстыми стёклами масок. И даже такими – изуродованными кусками мяса внутри навороченных экзоскелетов – они внушали суеверный страх обычному человеку. Не столько потому, что их магия могла с лёгкостью убить на месте половину собравшихся на улице горожан, а остальных на всю жизнь сделать калеками, а скорее потому, что неясно было, чего от них можно ждать. Словно даже без оружия в руках, без магических сил, они всё ещё могут наброситься, как стая муравьёв-переростков и сожрать тебя с потрохами, оставив на мостовой вылизанный добела костяной остов.

@темы: тварьчество, некромантское

---

загадочный файл с рабочего стола (2)

1. Нельзя осознанно причинять вреда другому человеку, до тех пор, пока ты не защищаешь себя.
2. Каждый человек заслуживает уважения. Изменить это могут только его деяния, направленные во вред другим.
3. Распространение идей, направленных во вред другим, относится к подобным деяниям.
4. Справедливость превыше всего, однако наказание должно быть всегда соразмерно проступку.
5. Совершающих дурные деяния нужно предавать осуждению, а подобные деяния предавать огласке.
6. Нельзя путать осуждение с травлей. Травля, даже направленная на того, кто совершил дурное деяние, это, само по себе, дурное деяние.
7. Признавать ошибки необходимо. Непризнание ошибки — дурное деяние.
8. Большинство тех, кто сотворил дурное, заслуживают права на искупление. Это не гарантирует прощения.
9. Не каждое деяние возможно искупить. Насилия над слабым и безоружным искупить нельзя.
10. Дурные поступки не отменяют хороших. Хорошие поступки не отменяют дурных.
11. Каждый имеет право выбора. Свобода выбора — высшее благо.
12. Каждый имеет право просить помощи. Это не гарантирует её получения.
13. Чужое тело неприкосновенно. Чужое право распоряжаться собственным телом неприкосновенно.
14. Человек не в праве решать за другого или других. Каждый творит только свою судьбу. Попытка силой изменить течение чужой, против воли самого человека — дурное деяние.
15. Забота о себе — обязанность человека.
16. Любой отказ принимается как аксиома. Права требовать объяснений у тебя нет.
17. Любое взаимодействие взрослых людей основывается на согласии. Чужое согласие — не твоя забота, до тех пор, пока согласившийся взросл и отвечает за свои слова.
18. Каждый имеет право на гнев. Гнев должен быть направлен на истинного адресата.
19. Перенаправлять гнев с истинного адреса на другого (включая себя) — дурное деяние.
20. Попытки забрать чужое — материальное и нематериальное — это дурное деяние.
21. Месть возможна. Но не желательна.
22. Заботу и помощь принимать с благодарностью.
23. Человек должен отстаивать свои интересы, но до тех пор, пока это не ставит под опасность других людей и не вредит им.
24. Смерть — не сакральна.
25. Право на смерть — неотъемлемо.

@темы: тварьчество

---

загадочный файл с рабочего стола (1)

— Понимаешь, — сказал он, крутя между пальцами сигарету, — это в детстве та, другая сторона, восторгает и завораживает. Во взрослом возрасте это всё становится неприкольно.
— Что ты имеешь в виду?
— Взрослая жизнь, друг мой сердечный, очень и очень утомительна. Каждый день приходится проделывать колоссальное количество работы, и на всё вот это, — он неопределенно развёл руками в разные стороны, — просто не остаётся сил. Это когда ты ребёнок, ты носишься по газону босиком и ловишь фей ладошками, играешься с домовыми, кутаешься в одеяло по ночам, чтобы жители той, другой стороны, не могли укусить тебя за пятку. Когда тебе тридцать, ты, разговаривая с коллегой, и видя за его плечом жуткую рожу очередного неупокоя, думаешь: «господи, только не сегодня, и без того день тяжёлый». И вот так, мало-помалу, отрезаешь от себя ту сторону, вполне сознательно воздвигаешь психологический блок.
— И вот поэтому дети чаще видят разнообразную чепуху, чем мы?
— Некоторые из нас и во взрослом возрасте продолжают её видеть с такой же частотой. Просто не признаются. Статус кво соблюдают. — Он по привычке зажёг сигарету щелчком пальцев и, наконец, закурил.

@темы: тварьчество

---

Мастерпост лора по ориджиналу

По возможности, буду дополнять!

Боги и древние культы

Ск’Шар и Гаэ’Лунн.
Ск’Шар – Белая Дева или Бледная дева в современных верованиях Империи Оклариан, занимающей почти весь континент – богиня, культ которой изначально основали племена, некогда населявшие земли Оклариан, Гьёрда и Цитры.
Наличие святилищ Ск’Шар под землей свидетельствует о том, что верили в неё и подземные обитатели, некогда полноправные властители континента – народы Цвергов и Карров, карликов и гигантов.
Ск’Шар – по легенде, это имя, которое дали богине Цверги, чья речь похожа на череду щелчков и перестукиваний, и в чьём языке практически не было и нет гласных звуков – не используется в современных церковных трактатах и службах.
Сейчас Ск’Шар зовут Белой Девой, Бледной Девой, Белоликой Матерью, ибо имя её с языка Цвергов означает «козлоногая».
Древние племена изображали ее не одетой в белоснежные одеяния монахиню, а как рогатое существо без глаз, стоящее на четырех ногах с копытами, с пышной грудью и чувственным ртом, и почитали как богиню плодородия. Ск’Шар была слепа, потому что слепа её любовь к Гаэ’Лунну, погибели мира.
Если Ск’Шар – мать всего, то Гаэ’Лунн, ступая по лесам и подземным чертогам, сеет смерть, хаос и разрушения. Нет у Гаэ’Лунна лица: лишь чернота копошится под шлемом, украшенным птичьими крыльями, и всякий, кто взглянет в прорезь его забрала, ослепнет, как ослепла Ск’Шар, его возлюбленная.
В современных верованиях Гаэ’Лунна зовут черным мечником, а смертных, рождённых Белой Девой, плодом насилия. Одно время, Церковь предпочитала, в прочем, вольно трактовать священное писание, называя плодом насилия не смертных, а тех, кто властвует над смертью, что породило эпоху гонения на тёмных магов, трагически закончившуюся катастрофой, вошедшей в истории под названием «Перетасовка».
Ск’Шар поклонялись круги друидов, устраивая «праздники плодородия», когда друиды и друидессы, прародители нынешних белых магов, занимались любовью на алтарях во славу Белоликой Матери. Прародители имперцев и Гьёрдчан, приплывшие на континент с востока, поклонялись богине, чей образ мгновенно узнали в сказаниях и легендах местных племен, и вера в Ск’Шар была адаптирована, превратившись в культ Белой Девы, похожий на современную веру империи.
Будущие имперцы – более развитые, более агрессивные и более многочисленные, научили местных, как поклоняться их богине правильно, и урок этот был кровавый и болезненный.
Культ Гаэ’Лунна же вовсе подвергся гонениям: жрецы культа использовали темную магию, «шутили со смертью», и приносили кровавые жертвы своему божеству. Наследие этого культа – школа некромантии, ныне существующая в форме печально известного «Чёрного Ордена».
Как на самом деле: нет никаких свидетельств существования Белой Девы или Чёрного Мечника, кроме мифов и легенд. Высший Магистрат потратил десятилетия на поиски доказательств существования богов, но не преуспел. Единственная зацепка, и по сей день имеющаяся у Магистров в руках – то, что чёрная и белая магия действительно исходят от двух разных массивных источников, описанных в теории магии как Белое Солнце и Чёрное Солнце, каждый из которых находится в собственном суб-измерении.

Теория магии и Теория врат

То, что мы называем магией – это энергия изменения, влияющая как на материальный мир вокруг нас, так и на нас самих. Энергию эту мы – чародеи – черпаем из двух различных источников и, в зависимости от этого источника, действие её может быть разным. Есть магия исцеляющая, залечивающая раны, позволяющая вернуть утраченную фертильность. А есть другая магия, и к ней мы с вами присмотримся поближе – та, что позволяет ломать, уничтожать, жечь, разбирать нечто на мельчайшие составляющие, а ещё – ради чего мы здесь все и собрались – управлять мёртвым. Тёмная магия не даёт мёртвым жизни, как считают крестьяне и работники мануфактур, точка зрения церковников намного ближе к правде – это насмешка над жизнью, уродливая на неё пародия. Мы заставляем мёртвые лёгкие вдыхать отравленный воздух, а мёртвые сердца биться, мы даже можем сохранить мертвецу ничтожные обрывки воспоминаний, и это не жизнь – это продолжающаяся после смерти агония.
Дариан Тессер, Верховный магистр Ордена Чёрного Солнца, фрагмент лекции для студентов Бакалавриата.
Внутренние врата – умозрительная конструкция, фигурирующая в трактатах о теории магии, а также энергетические центры в теле любого человекоподобного существа, позволяющие зачерпнуть и использовать силы Чёрного или Белого Солнц.
Чародеям для того, чтобы зачерпнуть силу для последующего использования необходимы концентрация и усилие воли, называемое «открытием врат». Всего врат в теле у существ три – Врата Разума, Врата Сердца и Врата Утробы, называемые «Третьими Вратами».
Врата Утробы – Врата Похоти, «Третьи Врата», «Нижние Врата» - позволяют зачерпнуть энергию Белого Солнца, энергию жизни и созидания. Не так просто персонификацией Белого Солнца является богиня плодородия, культ которой практиковал ритуальные оргии.
Врата Разума позволяют зачерпнуть энергию чёрного солнца: энергию увядания, сгорания, разложения.
Доподлинно неизвестна функция Врат Сердца, но теоретики магии говорят о том, что именно они отвечают за баланс, за гармонию в теле чародея, а также, предположительно, связаны с человеческими душами – о чём даже некроманты, мастера «ре-анимации», знают далеко не всё.
Внутренние Врата имеют свой лимит – и у каждого чародея он свой. Магическая субстанция – любая – изменяет не только материю и пространство вокруг чародея, но и его самого, и эти изменения не всегда являются позитивными.
Тёмные маги, пользующиеся в основном Вратами Разума, со временем теряют связь с Вратами Утробы, белые же маги – напротив, теряют связь с Вратами Разума. В обоих случаях это ведет, к сожалению, к безумию – пусть и разному у представителей разных магических школ – и к необратимым мутациям. И если белые маги, перешедшие порог собственной человечности, как правило, превращаются, выражаясь фигурально в животных, то чёрные маги становятся существами, ещё менее походящими на людей, одержимых человеческой кровью и плотью.
Поначалу мутации невидимы и трудноопределимы, но со временем энергия изменения приобретает способность изменять облик человека также, как и его нутро.
Один из признаков того, что процесс мутаций становится необратимым – и, порой, трудноконтролируемым – это изменение глаз. Глаза тёмного мага, перешедшего порог, более всего напоминают глаза ночного хищника, а глаза же белых магов, кажется, становятся нечувствительны к освещению – их зрачки расширены практически всегда, словно пытаясь втянуть в себя каждую частично света.
Одна из самых известных связанных с теорий Врат аномалий – это Ведьмы. Их магия стихийна, трудно поддаётся изучению и невозможна к освоению, потому как ведьмы не утруждают себя расчетами формул, ритуалами и прочими «глупостями». Врата ведьмы не нуждаются в дополнительных усилиях, чтобы раскрыться, напротив, ведьмам значительно сложнее перестать пропускать энергию из суб-измерений в костный мир.
Что особенно занимательно, мутациям их тела не подвержены, а разум остаётся нетронут.

О мутациях тёмных магов, болезненных и не очень

Выделяются условно девять стадий изменений, затрагивающих как и внешний облик, так и внутреннее строение организма и психику чародея. На первой стадии, как правило, находятся чародеи неопытные: изменения в организме ещё не заметны глазу. На второй стадии появляется заметная бледность кожных покровов, телосложение становится субтильным, черты лица заостряются, ушные раковины становятся едва заметно более вытянутыми. Третья стадия знаменуется изменениями строения глаз, позволяющими чародею хорошо ориентироваться в практически полной темноте. К свету дневному глаза чародея становятся чрезмерно чувствительными.
С этого момента изменения в организме - пока ещё небольшие, но уже ощутимые - становятся необратимыми. «Порог» человечности находится именно здесь: между второй стадией и третьей. После перехода порога чародею нужно быть особенно осторожным, желательно временно прекратить практику, чтобы не усугубить ситуацию. Тело чародея на третьей стадии изменений становится ещё более худым, жилистым, физические показатели при этом заметно улучшаются. Начиная с третьей стадии чародею предписывается ежегодное прохождение медосмотра, также на его кураторов непосредственно ложится задача по предотвращению дальнейших возможных мутаций. Чертвёртая стадия считается порогом допустимых изменений: на этой стадии с тела чародея начинают пропадать волосы, черты лица заостряются ещё сильнее, лицо становится грубее, на лобной части черепа начинают появляться характерный рельеф. Волосы, иногда и радужка глаза начинают стремительно терять пигмент. Происходят первые изменения зубов - вторые и третьи зубы в ряду удлинняются и заостряются, но пока ещё незначительно. К пятой стадии по всему телу и на голове начинается активный процесс выпадения волос. Кожные покровы становятся серыми, температура тела в норме на несколько градусов ниже, чем у здорового человека. Практически полностью пропадает фертильность. У ранее сексуально-активных магов практически польностью исчезает интерес к сексу. Худоба становится откровенно нездоровой, конечности вытягиваются. Рост чародея может незначительно увеличиться, даже в случаях, когда период роста организма давно прошёл. Из-за практически полного отсутствия пигментации радужки глаза начинают просвечивать сосуды, и глаза приобретают красноватый оттенок. Зубы заостряются. Ушные раковины вытягиваются ещё сильнее. Появляется сильная тяга к поеданию сырого мяса, особенно, если чародей пренебрегал запретами Ордена и употреблял перорально лонорскую кровь. Магические способности значительно усиливаются по сравнению с третьей-четвёртой стадиями. Когнитивные способности также значительно усиливаются, однако появляются явные признаки психопатии. К шестой стадии тело чародея становится ещё более вытянутым, волос на теле и на голове практически не остаётся. Появляется неестественная физическая сила и повышается скорость реакции. Практически полностью пропадает эмпатия, в поведении человека проявляется неоправданная жестокость. Глаза постепенно приобретают глубокий красный оттенок. На седьмой стадии происходит резкий скачок роста - как правило, сопровождающийся сильными и мучительными болями в конечностях. На данном этапе, как правило, рацион чародея уже преимущественно состоит из сырого мяса - как животного, так и, достаточно часто, человеческого. На дневном свету чародеи на этой стадии слепнут, потому образ жизни начинают вести преимущественно ночной. Некоторые особи начинают охотиться на людей. Черты лица меняются до неузнаваемости: лицо становится сухим, угловатым, начинаются изменения хрещей носа. На восьмой стадии в облике чародея остаётся мало человеческого. Рост чародея на восьмой стадии в среднем превышает его изначальный рост на полметра. Конечности становятся неестественно-гибкими. Изменения суставов позволяют изгибать их в любую сторону. В организме вообще не остаётся жира: тело чародей становится болезненно-худым, но в то же время мышцы приобретают яркий рельеф и недюжинную силу. Лицо становится плоским и скуластым. Череп приобретает характерно-вытянутую форму и обрастает большим количеством бугров (в некоторых случаях сохраняется симметрия). Большой процент времени чародей занят охотой и убийством людей, потому что испытывает постоянный голод, который чрезмычайно сложно заглушить. Он ещё способен связно мыслить, однако логика его уже очень далека от человеческой. Девятая стадия считается финальной стадией превращения. Чародеи на девятой стадии действуют хаотично и непредсказуемо, движимые исключительно желанием убивать и пожирать.

Некромагия

Некромагия, некромантия, ре-анимация – одно из старейших ответвлений магии, её практиковали ещё в древности (вернее, пытались практиковать) как жившие на континенте племена, так и предки переселенцев, в последствии основавших империю. Жрецы Гаэ’Лунна пытались воскрешать своих сородичей «переливая» в их тело жизнь из тела жертвы, что чаще всего заканчивалось неудачами либо – в редких случаях – «рождением» существ под названием «гуляки».
По-настоящему овладевать некромантией человечество стало, когда открыло принцип «триединства» существа, и научились разделять его на компоненты – сознание, душу и тело. Повреждение каждого из компонентов имеет свои последствия – повреждённая душа развоплощается, повреждённое тело может потерять способность самостоятельно двигаться, а повреждённое сознание делает живого мертвеца чрезвычайно нестабильным и опасным, в том числе для самого чародея.
Некроманты Чёрного Ордена не могут заниматься непосредственно реанимацией, кроме случаев крайней необходимости. В редких случаях реанимируют мертвецов так называемые ночные хирурги: когда есть подозрения в том, что смерть пришла не по естественным причинам; это происходит исключительно с разрешения вышестоящих инстанций.

Низшие формы нежити

Низшие формы нежити – это создания, сформированные единым компонентом живого существа. Самые простые и распространенные – это «марионетки» и «шатуны».
«Марионетка» – это чаще всего скелет, полностью управляемый волей чародея. Сам по себе он не может двигаться. Создание «марионеток» одновременно проще – и энергозатратнее, чем создание «шатуна».
«Шатун» – безобидный мертвец, являющийся по сути, пустым телом, «разбуженным магией» – либо возникший в результате аномалии, когда свободная энергия, выливающаяся в мир живых из суб-измерения, находит для себя сосуд, либо являются разновидностью марионетки, накачанной магией чародея.
«Гуляка» – более опасный вид живого мертвеца – это тело, внутрь которого поместили душу животного. Существуют случаи, когда «гуляки» также появлялись из-за разнообразных магических аномалий.
«Гуляки» больше похожи на зомби в их классическом понимании – кровожадные и непредсказуемые, они часто передвигаются на четырёх ногах. Не имея сознания, они управляются простыми инстинктами животного: они имитируют жизнедеятельность живого существа, нападают на людей и животных, имеют склонность к некрофагии.
«Призрак» – самый опасный мертвец из категории «низшей нежити» – душа в форме свободной энергии, наделённая осколком сознания, которым она обладала в своём последнем (согласно теории магии) перерождении. Повреждённое сознание чаще всего содержит наиболее яркие воспоминания из последних, что делает призраков чрезвычайно опасными – так как у жертв преступлений или несчастных случаев, умерших мучительной смертью, последними воспоминаниями является их собственная смерть.
Опасность «призраков», по факту, накладывает запрет на использование в работе некроманта человеческих душ, поэтому основная причина появления призраков – неспособность людей, имеющих скрытые таланты к магии, смириться со смертью близкого для них человека.

Средние формы нежити

«Живой мертвец» – это тело, наделённое сознанием, которым оно обладало при жизни, чаще всего двигающееся за счёт накачивающей его магии чародея (поэтому создание живых мертвецов крайне энергозатратно). В былые времена в качестве энергоресурса использовали души небольших животных, которые в процессе, предположительно сгорали, но это делало живого мертвеца крайне нестабильным.
Главный инструмент некромантов-судмедэкспертов, дознавателей и следователей.
При создании «живого мертвеца» требуется соблюдать массу предосторожностей. Слишком большое количество энергии влитое в тело способно сделать мертвеца относительно самостоятельным, как и душа мелкого животного, что приводит к неприятным последствиям. Нередки случаи, когда неопытный чародей ставится жертвой созданного им живого мертвеца.
Одно из главных правил – это вызвать у мертвеца правильные воспоминания, при этом не лишая его способности связно мыслить. Это целый ритуал, последовательность которого нельзя нарушать.
Особенно опасны те живые мертвецы, которые не помнят и не осознают своей смерти. Некромант всегда должен сообщить живому мертвецу о том, что тот умер, и чем раньше – тем лучше. В противном случае, воспоминания вернутся сами по себе, что произойдёт в любой момент и будет шоком для мертвеца, что сделает его нестабильным и опасным. Отозвать душу из тела труднее, чем оборвать «пуповину» между мертвецом и чародеем, вытянув из него остаточную энергию, поэтому некроманты новой школы предпочитают заряд собственной магии душам животных, хотя подобное чародейство и выматывает.
«Фантом» – это скорее умозрительная конструкция, чем реально существующий живой мертвец. Фантом – это душа, обладающая личностью умершего, полным, целостным сознанием, способная на сложную мыслительную деятельность. Свидетельств о создании фантомов с помощью некромантии нет. Эксперименты по их созданию среди некромантов новой школы не проводятся.
«Восставший» – душа человека, заключенная в теле (в идеале, своего предыдущего воплощения). Не обладает воспоминаниями о своем последнем воплощении, но определённые триггеры могут вызвать воспоминания о смерти, что говорит о сохранении небольшого осколка сознания). Как правило, представляет собой результат неудачных экспериментов по созданию «ревенанта» (ныне запрещенных на территории империи).
«Восставшие» в лучшем случае обладают интеллектом ребёнка до трех лет, не слушаются команд, плохо владеют телом и в целом представляют собой достаточно жалкое зрелище. Тело восставшего отторгает душу, даже если это – та самая душа, которой оно обладало ранее, даже если некроманту удаётся остановить процесс разложения за счёт бальзамирования, рано или поздно «восставший» превращается в груду безжизненного мяса, в лучшем случае находя посмертный покой, а в худшем – подвергаясь повторной «реанимации».

Высшая форма нежити

«Ревенант» – идеальный мертвец. Если алхимия стремится к созданию философского камня, то некромантия по своей концепции стремится к созданию ревенанта – идеального мертвеца, совмещающего в себе душу и разум предыдущего воплощения, достаточно часто – в новом теле.
«Ревенант» - символ бессмертия и вечной жизни, был центральной фигурой всех трактатов о некромантии у чародеев старой школы.
Строго говоря, ревенанта даже нельзя назвать нежитью – потому что тело его не разлагается, личность – не расколота на мелкие фрагменты, и душа не стремится покинуть плоть.
Испокон веку проводилось множество экспериментов по созданию ревенанта. Жрецы культа Гаэ’Лунна были наиболее близки к истине, если верить старым легендам: им удавалось поместить душу некроманта, вместе с сознанием, в тела живых детей и юных девственниц, что в последствии вело к безумию пациента – две души и два сознания плохо уживались в одном теле. Все попытки создания ревенанта с использованием мёртвых тел провалились с треском.
Особенно хрестоматийный случай был с некромантом из Гьёрда, который позволил жрецам убить себя для того, чтобы мгновенно вернуться в тело, но после ре-анимации прожил всего несколько дней, к тому же, изрядно повредившись рассудком.
Создание ревенанта считается невозможным, а любые попытки строго караются законом империи.
Поздняя осень, зима и ранняя весна – не сезон для кладбищенских аномалий. Земля слишком твёрдая, чтобы мертвецы могли разрыть ее остатками пальцев и ногтей.
Некроманты-ренегаты зимой тоже неактивны из-за проблем с добычей сырья: копать могилы долго и сложно.

Другие формы нежити

Кадавр, отродье, «мясной голем» – нежить, создаваемая из нескольких человеческих (иногда и не человеческих) тел.
Кадавр – подтип «восставших», когда при попытке создания ревенанта используется тело, собранное из частей нескольких мертвецов. Как правило, практикуется ренегатами. Душа, прикреплённая к чужому телу, отторгается – в случае с кадаврами, чьё тело может принадлежать одновременно двум и более сущностям, отторжение происходит ещё быстрее. Создание ревенанта на основе кадавра показало свою полную несостоятельность: история знала несколько примеров, когда к такому телу удавалось привязать память человека, которого пытались воскресить, но в обоих случаях душа продержалась в таком теле не более нескольких дней.
Это наводит учёных на мысли о том, что будет, когда человечество научится более успешно вживлять живым людям органы, полученные от доноров или от свежих мертвецов. Возможно ли будет создавать качественную нежить из подобных тел, или же выйдет как и с кадаврами?
«Отродья», «мясные големы» - это не научные термины, а скорее народные собирательные названия нежити, чей облик далёк от естественного облика человека либо животного. Мясной голем может иметь больше двух ног, больше двух рук, больше одной головы, более того – его тело не обязательно состоит лишь из человеческих органов. Это самый отвратительный и противоестественный тип нежити, создание которой практикуется исключительно ренегатами.
Мясные големы бывают любых форм, размеров, но всех их объединяет одно: они плохо поддаются контролю чародея. Их логика даже не схожа с логикой животного: само их существование чуждо самой природе.
Мясной голем способен учинить немалые разрушения: тяжесть и неповоротливость их тел, слепая жестокость натуры, а также антисанитарные условия в которых они, как правило, создаются (ренегаты крайне редко используют бальзам, пренебрегают антисептиками, и достаточно часто используют для создания мясного голема низкокачественное сырьё) делают их настоящим оружием массового поражения.

Вампиры и другие формы жизни

Несмотря на заниженную температуру тела и замедленный пульс, вампиры не могут считаться нежитью, хотя бы потому, что никто из них никогда и не умирал. Чаще всего вампиры возникали тогда, когда чародеи – жрецы Гаэ’Лунна в древние времена, и тёмные маги старой школы в более поздний период истории – слишком далеко переходили порог человечности.
Поначалу, мутации чародея не заметны глазу, но с определенного момента любой маг начинает чувствовать изменения в балансе собственного тела, разума и души. У некромантов и других темных магов появляются трудности с использованием светлой магии, телосложение становится субтильным, организм начинает терять массу.
Тело, впрочем, не теряет своей силы, даже напротив – становится жилистым, сухощавым, но аномально крепким. Это – первый звоночек о том, что процесс «перехода» был уже запущен.
Как правило, на этой стадии у чародея ещё есть шанс повернуть назад, на время, отказавшись от тёмных практик. Необратимыми мутации чародея становятся тогда, когда у него изменяются глаза – процесс это, как правило, болезненный, сопровождающийся несколькими днями забытья. Но даже тогда мутации всё ещё не представляют опасности для чародея и окружающих его людей, разве что, приносят определенные сложности при ситуативном использовании светлой магии, так как Врата Утробы чародей может открыть с огромным трудом.
Настоящие проблемы у чародея происходят на более поздних стадиях «перехода» - когда он постепенно приобретает признаки состояния, называемым «изменённым сознанием». В этот момент чародей, как правило, полностью утрачивает фертильность, а также способность к эмпатии, перестаёт понимать эмоции других людей, а рациональность его мышления доходит до определённой черты, за которой находится бесчеловечная жестокость.
Человеческая кровь – эссенция жизни, наделяющая чародея огромной мощью. Многие некроманты соблюдают целибат для того, чтобы использовать собственную кровь – кровь девственника – в повседневной практике. Однако использовать каплю крови для ритуала, и пить её в больших количествах – это разные вещи, и последнее у некромантов новой школы считается тяжким преступлением.
У большинства чародеев, пьющих кровь, со временем вырабатывается зависимость, что вкупе с состоянием «измененного сознания» постепенно превращает чародея в кровожадного монстра-кровопийцу, а в некоторых случаях – в одержимого сырым человеческим мясом каннибала.
Большинство вампиров Империи было убито во времена Цитрийской Чистки, но некоторые уцелели и продолжают прятаться на просторах империи и за её границами.

Чёрный орден

Создание Чёрного Ордена (официальное название – «Орден Чёрного Солнца», «Чёрный Орден» - название народное, полученное организацией после трагических событий в Цитре) должно было поставить жирную точку в эпохе гонений на магов.
Первой идею о массовой постановке чародеев на государственный контроль высказала придворная чародейка императорского двора Эмергельда фон Брейтенбах. Слухи также приписывают ей и череду решений, впоследствии которых начались Цитрийские чистки и последующая оккупация Цитры силами Империи.
Императорский совет поддержал идею о создании Ордена, в первую очередь, как органа контроля: некогда опальные чародеи могли стать для империи полезным инструментом. Тёмные маги, ранее не имевшие права заниматься исследованиями и собираться группами больше трёх человек, отныне получали право собираться в ковены и ордена, получать государственное финансирование на свои исследования, получать официальное образование и работать на государственных должностях. Им пообещали представительство в императорском совете, абсолютно легальный статус, право служить в армии в отдельном магическом корпусе и многое другое, о чём раньше маги могли только мечтать.
Однако подобные предложения подразумевали и двойное дно: исследования чародеев очень строго контролировались бы государством, им оказался бы закрыт доступ к некоторым источникам силы; регулярные медкомиссии с целью своевременного выявления и контроля мутаций, обязанность «отдавать долг родине», запрет на реанимацию для всех, кроме чародеев находящихся на должностях следователя или ночного хирурга (что не было само по себе привлекательно) и многое другое понравилось далеко не всем.
Да, чародеи становились полноправными членами общества, могли больше не скрывать от властей своих занятий, получали определенные права, однако накладываемые государством ограничения лишали их самого главного – свободы выбора и действий. Но самое страшное, о чём тогда догадывались исключительно Старшие, пережившие уже не одну стычку с полицейскими и армией в прошлом – контроль над состоянием здоровья чародея, выявление и контроля мутаций подразумевало удержание их на определённом пороге человечности, который некоторые из них перешли уже давно.
Империи не были нужны сильные и свободные маги. Более того, в магах сильных и свободных Империя видела угрозу.

Младшие расы: Гоблины

Гоблины – одно из наиболее многочисленных племён, представленных, в том числе, в Тёмном Царстве. В отличие от многих мутантов гоблины отрицают вероятность собственного происхождения от людей, и само существование этой версии у учёных считают оскорблением и богохульством (несмотря на то, что первое столкновение людей с их народом произошло недалеко от границы государства Гьёрд спустя полгода после возникновения и исчезновения Сверхврат).
Ростом гоблины – или «хобб’линги», как они себя называют – чаще всего бывают от 120 до 140 сантиметров, но существуют и исключения. В сообществе гоблинов высокий рост считается очень привлекательным, но только у их народа – людей за эту черту принято оскорблять и высмеивать. Головы у гоблинов крупные, волосы, чаще всего, кучерявые, белки глаз желтоватые, зелёные или рыжие, а радужки – огненно-красные, чёрные либо карие. Уши крупные, вытянутые, заострённые. Носы, как правило, большие и мясистые – что тоже считается у гоблинов очень красивым. На руках и ногах гоблины имеют по четыре пальца, и если ребёнок рождается с пятью пальцами – это считается недостатком, а сам факт его рождения в гоблинской семье – дурным предзнаменованием. Зубов у гоблинов двадцать шесть, они крупные, жёлтые (это их естественный цвет). Благодаря малому росту, развитой мелкой моторике и неожиданной для их, зачастую крепкой, сбитой комплекции, ловкости, гоблины часто промышляют мелким воровством.
Сами гоблины разделяют себя на «истинных» и «ложных».
«Истинные» гоблины – народ кочевой, привыкший к суровой жизни в степях и лесах, в палатках из плотных красочных тканей, звериных шкур, дерева и костей. С места на место свои пожитки они перевозят на разукрашенных телегах, запряжённых крупными козлами с витыми рогами: этих же козлов гоблины часто седлают вместо лошадей. Зачастую гоблинская община состоит из нескольких семей, но управляется она самым старым и опытным членом сообщества – разумеется, мужчиной. Взрослые, детные женщины в обществе истинных гоблинов находятся в иерархии ниже женатых мужчин. Наиболее бесправные члены общины – это холостяки, незамужние девушки, и, разумеется, дети. Слово старейшины – это закон, именно старейшина выносит решения о дальнейшей судьбе общины, отдельных её членов, и выбора маршрута.
«Ложными гоблинами» кочевники презрительно называют гоблинов осёдлых, обитающих в собственных кварталах в крупных городах империи, и работающих в торговле либо на мануфактурах. Не помогает им добиться уважения соплеменников даже то, что они, пусть и с небольшими отличиями, соблюдают те же традиции и ту же иерархию, за исключением, разве что, того, что главы отдельных семей в гоблинских кварталах вынуждены создавать так называемый «Совет Старейшин».
По мнению людей в кварталах гоблинов царит полная анархия, но это далеко не так. Некоторые обычаи гоблинов отличаются от обычаев людей, это верно: они не поклоняются Белой Деве или Белому Солнцу, почитая вместо этого Великое Поле*, они не считают воровство одним из великих грехов, а решение о браке двух молодых гоблинов выносят не они сами и даже не их родители, а старейшины, но, тем не менее, гоблины – полноценные граждане Окларианской Империи. И потому остальные жители империи должны относиться к ним с должным почтением, как к равным. Но за кошельками, всё-таки, следить повнимательнее.
Люди в дела гоблинов стараются лишний раз не вмешиваться: потому у них есть собственная милиция, занимающаяся происходящими в пределах квартала преступлениями (а их ежедневно совершается немало) и свой собственный суд Старейшин, выносящий приговоры по самым разнообразным гоблинским преступлениям: от похода в Церковь Солнца (входить в неё строго-настрого запрещено), и до однополой связи, которые в гоблинском обществе порицаются. Наказания за эти преступления однообразны в своей жестокости: гоблина-преступника можно вычислить по тому или иному имеющемуся у него увечью. Прелюбодеям и гомосексуалам отрубают безымянные пальцы (дабы не могли они надеть на них обручального кольца и вступить в священный брак), тем, кто крадёт у своей общины – руку по локоть, насильникам выкалывают глаза (дабы не видели они женской красоты больше никогда в своей жизни). Убийцам, доказавшим суду, что совершенное ими убийство было делом чести, отрезают левое ухо. В отличие от всех предыдущих, к одноухим гоблинам общество относится с огромным почтением, почитая их гоблинами смелыми и справедливыми – нередки подобные увечья среди Старейшин. Одно ухо остаётся и у ветеранов сражений: потому что «посеянное на Великом Поле* зерно чужой жизни необходимо окропить своей кровью».
Своеобразны также вкусы гоблинов в одежде и еде, а также гоблинское искусство: музыка гоблинов крайне сильно отличается от привычной людской. В общем и целом для неподготовленного человека путешествие в квартал гоблинов может оказаться крайне травмирующим событием, особенно если он совершенно случайно попадёт на народные гуляния: вероятнее всего, он будет ослеплён яркими красками и сиянием фальшивого золота, оглушён какофоническими звуками и безумными ритмами кожаных баранов, а заодно – обобран до нитки

Великое Поле

Великое Поле – гоблинское божество, по преданиям представляющее собой исполинского шестиногого монстра, тело которого сплетено из трав, лиан, ветвей и листьев, а огромная голова которого не имеет ни рта, ни глаз, но увенчана короной из жёлтых лепестков. В то же время в гоблинских сказаниях существует и метафорическое Великое Поле – как некое удивительное пространство, царство жизни и смерти, в которой каждая отнятая жизнь становится зерном, посеянным в плодородную почву. Убийца окропляет своей кровью зерно убитого, и убитый возрождается снова, очищенный от своих грехов, и мать его в родах вновь окропляет его зерно своей кровью.
«Когда жрецы наших маленьких друзей говорят о «Великом Поле», явившем их Старейшинам свой тёмный безглазый лик несколько столетий назад, я думаю вот о чём: то, что звучит как описание цветка подсолнечника, на самом деле, походит на описание огромной аномалии. Только вдумайся: что если это не тёмная от семян сердцевина и корона из жёлтых стреловидных лепестков? Что если это гигантское чёрное око исполинского портала, окружённое магическим излучением такой силы, что оно стало видимым невооруженным глазом? Что говорят нам жрецы: гоблины явились в этот мир из лона «Великой Матери», «взойдя как ростки на Великом Поле». Что если это их последнее воспоминание о прошлой жизни, и вместе с тем – их первое воспоминание о нынешней? Что если и вправду люди-кочевники из центральной части Гьёрда оказались в эпицентре аномалии, называемой нами «Сверхврата» и это привело к необратимым изменениям в их телах и, возможно, повреждению их разума, вызвавшего потерю памяти? Если она – эта потеря – вообще имела место быть» - из писем тогда ещё младшего магистра Дариана Тессера к его наставнице и любовнице Эмергельде фон Брейтенбах.

Гьёрдское «тёмное царство»

Около четырёх сотен лет назад король Гьёрда Харон Первый (гьёрдский вариант произношения его имени – Хейерон), также известный как Проклятый Король, Тот-чьё-имя-стёрто-из-истории и король-отцеубийца, открыл некие «Врата» колоссальных размеров прямо на территории государства Гьёрд. Хлынувшая в костный мир магическая энергия существенно навредила флоре и фауне центральных регионов Гьёрда. В течение нескольких столетий после этого на территории государства происходили различного рода аномалии, появлялись – и стремительно исчезали – новые виды растений и животных, возникали необыкновенные атмосферные явления, нередко происходили случаи массовых галлюцинаций. Участились случаи рождения детей с различными патологиями: на свет появлялись младенцы с рожками, дополнительными верхними конечностями, хвостами, лишними парами сосков, глазами в количестве больше двух, и многими другими удивительными особенностями.
Склонные к мистическому мышлению жители Гьёрда считали, что эти дети отмечены Гаэ’Лунном, и потому не стремились избавиться от них в младенчестве, опасаясь божественной кары. Однако, вызывая в простых крестьянах и горожанах суеверный страх, мутанты очень часто росли в атмосфере отчуждения и одиночества.
Некоторые из мутаций были более распространены, некоторые встречались значительно реже. Нередко они причудливо сочетались друг с другом, потому лишь очень немногие из «меченых» богами младенцев могли спокойно жить среди людей, скрывая свои особенности. Впрочем, некоторые из них находили свое место в обществе благодаря своим удивительным способностям и талантам – к примеру, известнейший из Гьёрдских кузнецов, творивший чудеса с железом на потеху публике, имел четыре руки и рост более двух с половиной метров.
Однако везло не всем. Многие мутанты сбивались в стайки и покидали человеческие поселения, основывая собственные. Вступая в брак друг с другом, они порождали на свет таких же мутантов. Вопреки расхожему мнению, нелюдью они назвали себя сами, тем самым подчеркивая свою непринадлежность к отторгшему их человеческому обществу, и проводя, наконец, жирную черту между «своими» и «чужими». Так сформировалось так называемое «тёмное царство» – огромная община нелюдей самых разнообразных видов, форм, размеров и оттенков кожи, принимающая к себе абсолютно любого, кто не подходил бы под определение нормальности.

Резонанс (сцепка)

Резонанс - это явление, при котором маги, являющиеся проводниками энергии изменения в костный мир, превращаются в "цепь", действуя как единое существо. Само явление открыли, в своё время, прародители  магов Белого Ордена - культисты Ск'Шар, практиковавшие ритуальные оргии.
Сцепка позволяет двум чародеям объединить усилия и уменьшить силу "отката" при использовании магии высших ступеней: при физическом контакте чародеи, обладающие должной способностью к концентрации и силой воли, могут синхронизировать собственное дыхание и сердцебиение, входят в состояние резонанса. Также сцепка помогает в случаях, когда для той или иной магии чародеям не хватает сил или знаний: в таком случае более сведущий чародей использует второго, менее подкованного, но с более крепкими Внутренними Вратами, в качестве проводника, выкачивая через него энергию одного из Солнц.
При сцепке разум чародеев и их чувства сливаются воедино, и они делят друг с другом боль от использования чёрной магии, или экстаз от использования белой.
Современные маги не практикуют сексуальные контакты с целью "сцепки": по большому счету вполне достаточно крепких объятий, либо прикосновения одной рукой к груди партнёра (вторая рука требуется для заклинаний высшего порядка) и прикосновения лба ко лбу.

@темы: тварьчество, некромантское

---

Жду не дождусь, когда три моих читателя, из которых ДВА уже итак много лет в курсе, наконец-то узнают, что

гендерная интрига в тегах моей писанины стоит не просто так.

Сойлэ - не мужчина, о чём можно было догадаться, если немножко в курсе за финские имена (правда у финнов-то оно всё-таки с е на конце)

@темы: тварьчество, некромантское

---

О гоблинских жизненных принципах

... и об одинаковой логике сотрудников коммунальных служб в любом из миров.
Надпись была нанесена на стену небрежным мазком малярной кисти и состояла из одного только символа, подобного молнии, бьющей в громоотвод.
Символ этот в языке имперцев обозначал звук "Ц". "Цитра" - как бы говорила растрескавшаяся штукатурка, кусками откалывавшаяся от каменной кладки, - "помни о Цитре".
К ней, конечно, уже спешили, с вёдрами краски наперевес, несколько хобблингов-маляров.
"Бесполезно", - подумал Дариан с усмешкой, - "Эту надпись уже видели сотни человек, и какой-нибудь городской фотограф попытался отснять её ещё на рассвете - она неизбежно станет главным украшением первых полос сегодняшних вечерних газет".
В этом городе даже стена не имела права говорить о Цитре. Каждое её упоминание нужно было немедленно вымарать, выстирать, закрасить толстым слоем масляной краски, покрыть мокрой штукатуркой, заклеить пёстрой листовкой. Но Цитра проступала через них, как проступает через тонкий лист бумаги чернильное пятно. Напоминания о ней были везде, и тех, кто оставлял эти напоминания, нельзя было заткнуть ни увещеваниями глашатаев на городских площадях, ни листовками, ни штрафами в городскую казну, ни даже тумаками от полицейских.
"Помни о Цитре".
Дариан наблюдал за тем, как хобблинги-маляры суетятся во дворе, размахивая кистями на комично-длинных деревянных черенках. В нелегкой жизни, что вел этот гордый народец, их малый рост (всего шесть футов!) был больше преимуществом, чем недостатком. Пусть в кварталах людей им порой приходилось нелегко - они с трудом дотягивались до поверхности стола, испытывали некоторые сложности с дверными ручками и в некоторых случаях нуждались в складной табуреточке, чтобы открыть окно, зато как виртуозно они пробирались по трубам и воздуховодам в чужие дома! С какой дьявольской лёгкостью им удавалось срезать у горожан кошельки!
Великий магистр любил хобблингов. В некотором смысле, он видел в них кого-то вроде потерянных родственников.
Горожане их презирали - но хобблинги и не нуждались в людском уважении. Они, строго говоря, не нуждались и в самом городе: привыкшие к тяжёлой кочевой жизни, они легко могли попытать счастья в любом другом месте. Это город - выдыхающая в небо отравленный дым гранитная громадина, жемчужина Западного побережья! - по-настоящему нуждался в них.
Они брались за любую работу, за которую не желал браться больше никто. Они драили туалеты, работали на мануфактурах, перебирали мусор, закрашивали непристойные надписи на стенах и чистили ботинки прохожим. Коллективной мечтой их, конечно, было устроиться работать на почту: но на почту их не пускали, потому что там было, что красть.
Надпись на стене исчезла под толстым слоем густой белой краски - слишком светлой для серой стены. Контуры белого пятна в точности повторяли имперскую букву "Ц".
Хобблинги никогда не делали больше, чем то, за что им заплатили. Но, справедливости ради, не делали и меньше. И Дариан это ценил.

@темы: тварьчество, некромантское

---

Кусочек про Безликого

Совсем отъявленный спойлер вырезала.

Каждый третий четверг месяца Дариан Тессер выделял пару часов времени для того, чтобы доехать до городской тюрьмы.
Это была маленькая традиция, сложившаяся у него около восьми лет назад - как раз в то время, когда ему приходилось <...>
Дариан хорошо помнил, как поразил его Безликий при первой встрече: не обезображенным своим лицом, конечно, но скорее массивной фигурой, богатырским ростом и удивительной кротостью нрава. А также тем, что Безликий находился, преимущественно, на женской территории тюрьмы, и тем, с какой нежностью относились к нему другие заключённые: не как к любовнику, конечно, потому как Безликий предпочитал монашеский образ жизни, а как к верному товарищу и защитнику. Он с готовностью взял под своё крыло и <...>, и никто, ни тюремщики, ни сокамерницы, не смели её обидеть, потому что это было запрещено Безликим.
С тех пор они с Дарианом писали друг другу записки - их передавали магистру на работу - и раз в месяц Дариан приходил к нему, чтобы поговорить. Кроме него к Безликому не приходил никто: ни бывшие его товарищи по Ордену, ни семья, отрёкшаяся от него ещё задолго до того, как Безликий оказался в застенках.
Камера Безликого больше напоминала келью, и при первом же взгляде поражала царившим в ней порядком и чистотой. Хоть он и был преимущественно безобиден, к приходу Дариана на него всегда спешили надеть железные рукавицы, надёжно прикованные цепями к стальной лавочке, в свою очередь, привинченной к полу - на Каледор он обычно спал.
"Вы уж простите, но без этого никак", - говорил Дариану один из тюремщиков, - "мужское общество порой вызывает у него раздражение".
Дариану было сложно представить подобное, потому как ему казалось, что Безликий был существом, пусть гигантским, но нежным и кротким: когда он стоял, громадная его фигура возвышалась над Дарианом на целую голову - ростом Безликий был около семи футов, а ширина его плеч вполне могла поспорить со средным дверным проёмом. На лице Безликого вечно играла кривая усмешка - сожжённую, нет, расплавленную половину его лица навсегда будто свело судорогой - и лишь когда она становилась вдруг симметичной, Дариан понимал, что товарищ его чем-то чрезвычайно доволен.
"Добрый день, Каледор," - неизменно говорил Дариан, когда входил в его келью, и изурованное лицо Безликого на мгновение принимало некое подобие гармонии.
"Уже вечер", - неизменно отвечал ему Каледор.
Они разговаривали до самого наступления темноты, и Каледор рассказывал ему о своих исследованиях: Безликому, очевидно, было приятно, что теперь у него есть понимающий собеседник, с которым он может поговорить на равных. Исследования его были более чем интересны, и охватывали неизученные до сих пор области белой магии, но чародеи Ордена белого Солнца давным-давно отреклись от Каледора, а эксперименты его они наверняка бы назвали еретическими. И всё же, Дариан видел в них огромный потенциал.
Как у любого белого мага, загадочное колдовство Каледора касалось, в первую очередь, работы не с духом, а с телом, и за долгие годы своего заключения он весьма преуспел в задуманном, о чём свидетельствовала его необыкновенная физиология, удивительное здоровье и огромный рост. Он работал медленно и кропотливо, как умелый резчик по камню, постепенно меняя свои очертания и придавая себе свойства, которыми по рождению никак не мог обладать. Тюремщики судачили, что Каледор мог стоять на кончиках пальцев и подолгу дышать под водой, и что это была лишь малая доля чудес, на которые было способно его необыкновенное тело.
В своих изменениях не касался Каледор лишь одного: своего обезображенного лица, скукожившихся наподобие диких моллюсков ушных раковин и слепого глаза.
"Это моё настоящее лицо", - говорил Каледор с печальной улыбкой на губах, - "оно отражает самую суть того, чем я с некоторых пор являюсь; я не желаю маскировать своего внутреннего уродства внешней приятностью, потому как не хочу вводить других людей в заблуждение. Пусть оно служит напоминанием о том, что я сделал, и предостережением для других людей о том, что я могу сделать вновь, окажись я вдруг на свободе".
Здесь и была загвоздка: как бы ни умолял его Дариан, как бы не упрашивал, но Каледор не желал покидать тюрьмы. Даже тогда, когда ему удалось получить у Императора разрешение забрать Каледора под собственную ответственность, Безликий не стал его даже слушать, но Дариан был упрям, и не собирался сдаваться. Слишком полезным и ценным был удивительный дар Каледора. Слишком велик был его потенциал. Дариан был абсолютно уверен, что сможет уберечь, удержать Безликого от повторения той отвратительной истории, что приключилась с ним больше двенадцати лет назад.
Они никогда не касались этого в разговорах, но в своих записках Каледор писал весьма однозначно, что не раскаивается в содеянном и не раскается, должно быть, никогда, что совершённое им было, на его взгляд, абсолютно оправдано.
"...я бил тех двоих кулаками, бил, бил, бил, пока их головы не превратились в кровавую кашу," - писал он в своей записке размашистым резким почерком. - "Ты знаешь, почему я убил их? Я поймал их со спущенными штанами над трупом девчонки. Каждый раз, когда меня одолевают сомнения в моей правоте, я закрываю глаза, и вижу ее изломанное тело в кровавых полосах, ещё тёплое, но в нём уже нет жизни. Я вижу потёки крови и укусы на внутренней стороне её бедра. Я плачу - о ней, не о них - и я не сожалею о содеянном, и мне всё равно, сколько лет я еще здесь просижу. Меня отправили очищать Цитру от чудовищ, и я очистил её – к сожалению, только от двух. И не проси меня о раскаянии, даже фальшивом, я с готовностью просижу в каменном мешке еще десять, двадцать, тридцать лет, если понадобится. Если Император того пожелает – я умру прямо завтра, но умру без раскаяния, зная, что я был прав, когда очистил мир от двух ублюдков, даже если эти ублюдки были собственностью Империи. Я сочувствую тебе, Тессер, я сочувствую и вашим, и нашим. Потому что и ваши, и наши – для Императора мы просто вещи, собственность, которой можно распоряжаться, как пожелается. Он захотел сделать всех нас убийцами – и сделал. И я буду говорить это в открытую. Что он сделает мне за это? Посадит в тюрьму? Но я ведь уже в тюрьме. Казнит? Такого подарка я буду ждать с нетерпением".
Спорить с ним было бесполезно, ни в личных разговорах, ни в записках, потому что Каледор был упрям, словно стадо ослов и стоял на своём до последнего. Но губить такой дар! Такую силу! Скольких Безликий мог бы спасти от ужасной участи, от превращения в чудовищ и от неминуемой ликвидации? Но он не желал даже слушать его предложений!
Меж тем Дариан хотел предложить ему нечто беспрецедентное: членство в Ордене чёрного Солнца, невзирая на то, что Каледор был по-прежнему белым магом, и даже на глубокую его религиозность (впрочем, верил он вовсе не в Белую Деву, а в загадочных и удивительных богов своего малочисленного народа). Чёрт бы его побрал, на руках у магистра уже было разрешение, подписанное лично Гласом Императора! Одни лишь мысль об аудиенции с этим существом заставляла Дариана зябко ёжиться, хотя на своём веку он повидал немало живых мертвецов и кадавров. Было в ней - и её сёстрах - нечто настолько противоестественное, что находиться в присутствии Гласа, Ока и Слуха Императора было практически невыносимо даже для опытных тёмных магов.
Впрочем, в сегодняшний четверг у Дариана был на руках новый козырь, вернее, пока что лишь обещание козыря, но даже сама вероятность такого исхода событий заставляла его колени и руки дрожать, будто у юной студентки на первом свидании. Нечто такое, что в последний раз случалось столетие назад, если и вправду случалось, потому как верить церковникам, на взгляд Дариана, означало как бы расписываться в собственной умственной недостаточности.
- Добрый день, Каледор", - сказал он, едва войдя в его келью, и взмахом руки прогоняя его тюремщика, - надеюсь, что ты в добром здравии.
- Уже вечер, - ответил ему Каледор буднично. Сегодня он не улыбался: в прошлых своих записках они поссорились.
Он, как всегда, горой возвышался на железной лавочкой, а закованные в железные рукавицы ладони свисали между его разведённых колен. Тюремная роба с короткими рукавами открывала страшное великолепие вздувшихся мускулов и пульсирующих выпуклых вен на его здоровенных ручищах.
- У меня для тебя есть новость, - Дариан сел на табурет возле входа, нетерпеливо хлопая себя по бёдрам. - Но только обещай мне, что выслушаешь.

@темы: тварьчество, некромантское

---

Про колдуна-Мишу и Деда-людоеда

Первая часть рассказика. Пишу его немножко в другой стилистике, в отличие от основной истории, немножко как сказочку. Осторожно, там элементы хоррора!

Бальтазар не любил солнечный свет.
Строго говоря, Бальтазар не любил никакого света: но с лунным, со свечным, или, скажем, со светом масляной лампы он был готов мириться. Но вот с солнечным - никогда.
Причин тому было сразу три.
Первая состояла в том, что глаза Бальтазара были чрезвычайно чувствительны: настолько, что когда Миха чиркал спичкой по шершавой стороне коробочки, старик невольно жмурился и прятал своё лицо в сгибе локтя или в складках рукава своей неизменной чёрной робы, пропахшей потом, алхимическими препаратами и...
Чего греха таить. И кровью тоже.
Вторая причина состояла в том, что в полумраке Бальтазар ощущал себя значительно более уверенным в себе. Дело в том, что сумрак, а ещё лучше - густые тени, размывают очертания предметов и скрывают в темноте некоторые неприглядные детали. А уж что-то, то именно неприглядные детали Бальтазар рассматривать не любил больше всего: притом его бледное тело и его худое лицо, походившее на обтянутый бледной кожей череп, были ими щедро усыпаны. В лучах яркого света Бальтазар был как на ладони во всём своём невероятном безобразии, в то время как в неверном свете дрожащего пламени его наружность была еще хоть сколько-то сносной.
Третьей причиной было то, какую реакцию вызывала внешность Бальтазара у широкой общественности.
Семь с половиной футов росту - в собственной землянке он перемещался на полусогнутых ногах, пригибая бугристую голову. Кожа его была сухой, словно пергамент, глубоко посаженные глаза с потемневшими белками всегда как-то нездорово поблёскивали. Длинные руки свисали к земле: ладони у Бальтазара были здоровые, как две лопаты, а уж пальцы-то! Когда Бальтазар был не в духе, его нестриженные ломкие когти тихонечко царапали доски пола: шкряб... шкряб... шкряб...
С какой стороны ни посмотри, но он был, всё-таки, гармоничной личностью. Не только его представления о себе полностью соответствовали мрачной действительности: его чудовищная внешность была отражением внутреннего содержания. Михе всегда было немного жутко, когда старик подбирался к нему со спины (всегда бесшумно), наклонялся, щекоча своим дыханием шею мальчика, заскорузлым пальцем водил по странице раскрытой перед ними книги. Но не близость стариковского тела пугала мальчику, отнюдь. Но его зубы...
О, его зубы.
Их соседство с голой Михиной шеей сводило мальчишку с ума. Ноги его становились ватными, и он немедленно начинал потеть, словно мышь, прижатая когтистой котовьей лапой. Старик шумно втягивал узкими ноздрями запах его кожи, когда просил Миху объяснить, понял ли он только что прочитанное. Миха это чувствовал, но также он знал, что это не имело никакого отношения к извращённым страстям, порой одолевавшим подобных Бальтазару омерзительных стариков. Нет, его не интересовали мальчишки, его вообще никто не интересовал - по крайней мере, в этом смысле.
Но вот кровь...
Бальтазар никогда не брал её у Михи силой. И никогда он о ней не просил, а Миха слишком боялся предлагать ему сам. Но однажды, когда мальчишка разделывал принесённый из деревни кусок свиной туши (Миха ел мясо варёным, а Бальтазар, как правило, сырым), он порезал руку. Плохо порезал, глубоко, до самого красного мяса - кровь брызнула на посеревшие от времени доски.
Бальтазар склонился тогда к самой столешнице, дрожа всем телом. Широко распахнутые глаза его горели безумием. Распахнув истончившиеся губы он вывалил на дерево свой длинный, синюшный язык, и лакал, лакал, лакал... вылизывал шершавое дерево досуха...
Миха тогда убежал из дома. Несколько дней он не возвращался: днём шатался по деревне, берясь за любую работу, какая подвернётся под руку, а ночью спал, забившись в чужой амбар.
И всё-таки, он не мог оставить старика насовсем. Миха вернулся на четвертый день - разумеется, после заката - Бальтазар сидел за столом, обхватив свою лысую голову узловатыми пальцами, и плакал. От принесённого мальчишкой куска мяса уже ничего не осталось - и теперь, по всей видимости, старика вновь одолевал голод. Миха принёс ему десяток крупных белых куриных яиц - очередное подношение деревенких, в их глазах - залог того, что лесной отшельник не тронет их семьи...
"Парочку в тёплое место положим," - сказал Миха обрадовавшемуся старику, - "глядишь, цыплятки вылупятся".
И они продолжили вести свою странную жизнь вдвоём. "Симбиоз", - называл это Бальтазар, и тут же пояснял: "это когда два существа, принадлежащие разным видам, существуют бок о бок, помогая друг другу. Вот ты, например, бегаешь за меня в деревню, да? Ведёшь за меня хозяйство. А я за это учу тебя всему, что знаю - такой вот у нас межвидовой обмен".
Бальтазар действительно учил Миху. До жизни в землянке старика, мальчишкаа едва умел читать по слогам: теперь же он уверенно производил сложные математические рассчёты. Рука его стала твёрдой: он с лёгкостью рисовал круг без помощи циркуля и мог провести линию из одной точки в другую с закрытыми глазами.
Но когда Бальтазар говорил о том, что они - "разные виды", "две ветки эволюции" или "существуют в двух параллельных мирах" он, всё-таки, кривил душой. Он был уродлив, да, очень несчастен, он мучился от чудовищной тяги, которую изо всех сил старался побороть. И именно из-за того, что Бальтазар ни единой секунды не прекращал борьбы со своим тёмным "я", Миха упрямо продолжал считать его человеком.

***

Когда Бальтазар нашёл его, была весна.
Он шёл, а вернее, бежал на всех четырех - быстрее волка, быстрее косули! - на запах крови. Свежей крови, чистой, как первый снег, нетронутой, не осквернённой людскими страстями крови ребёнка. Танцующий лес проносился мимо, деревья вертелись, скручивались спиралями, мелькали перед глазами и тут же исчезали у него за спиной. Бальтазар был голоден, голоден так сильно, что желудок пронзала острая боль, а вязкая нитка слюны свисала с выпуклого подбородка на его впалую грудь.
Та весна была холодной. Ночью выпал снег.
Миха лежал лицом вниз, широко раскинув тонкие руки. Скатившись в овраг, он лежал там такой же белый, как всё вокруг - как земля, как камни, как кружевные остовы мёртвых деревьев. Диковинным цветком смотрелись на снегу его растрёпанные огненные волосы. Ещё один цветок, ярко алый, расплывался на принявшей Миху в свои холодные объятья белизне.
Такой тонкий. Маленький. Покрытый синяками с головы до ног, в порванных штанах и перепачканной рубашке, в одном ботинке - второй слетел с него при падении. Бальтазар сгрёб ребёнка когтистой лапой, перевернул его, и уставился, как зачарованный...
Он был ещё живой. Бальтазар чувствовал, как билось его маленькое сердечко под тонкой кожей. Хотелось снять с него рубашечку, обсосать льняную ткань, щедро напитанную кровью - упав, мальчишка почти напоролся на обломанное дерево и его грудь была раскрыта, как книга, обнажая красную, нежную плоть. От окровавленной раны шёл пар.
Сам того не зная, почему, Бальтазар сгрёб тельце ребёнка в охапку, прижал к груди и укутал в чёрную робу. И побежал - теперь на двоих ногах...

@музыка: Мельница - Мертвец

@темы: тварьчество, некромантское

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Когда пишешь не порно, а получается порно

Помнится был у меня небольшой фикрайтерский эксперимент по ведьмаку - уж очень я недолюбливаю как персонажа Трисс, и совсем не понимаю, поэтому решила написать такой своеобразный диалог с нею: через любимого персонажа, то есть Региса.
И если кратко, то Туссент, Геральт остался с Трисс, но она постоянно в Корво Бьянко одна, а он до бесконечности шарится по полям и весям пугая мечами утопцев. А Регис к нему периодически наведывается, да.
Драббл этот я не дописала, конечно, потому что у меня выключили свет, мяукнула кошка, зачесалась нога и вообще мимо муха пролетела, но некоторые кусочки его у меня в наработках остались. Спустя полгода я эти наработки извлекла на свет божий и под лупою изучила.
И чет господи, сколько там эротики xD

Черт подери, он просто перешагнул порог, а мне уже жарко x)

Дыхание Трисс всегда перехватывает, когда черные, потертые сапоги перешагивают через резной порог, принося с собой запах леса, трав…
И смерти.
Эмиель Регис смотрит так, будто видит ее насквозь, и глаза его - черные, как ночь, холодные, что две льдинки, и от взгляда – пронизывающего и всезнающего – плечи Трисс покрываются мурашками.

А Трисс посылает какие-то смешанные сигналы.

- Госпожа Меригольд, - вампир кивает коротко, сдержанно, и отросшие седые пряди скользят по плечам, не по-стариковски прямым и крепким.
- Эмиель Регис, - шепчет Трисс, и ее ладони, отпустив подол, взлетают к груди и горлу: не осознавая того сама она спешит застегнуть повыше ворот синего бархатного платьица, скромного, но элегантного. Ее пальцы путаются, пока она возится с застежкою, а руки дрожат. Ей тут же становится душно.

И еще, и еще xD

Регис, не спрашивая разрешения, садится на обитое парчой кресло, приставленное к тяжелому дубовому столу. Рука в мягкой перчатке касается хрустального горлышка графина - и одергивается. Взгляд Региса вновь мечется к ее лицу.
- Геральт, - шепчет она, сама не зная, от чего робея, - снова ушел на охоту

А еще она его сразу слушается

- Останьтесь, - говорит Регис, и голос его разрезает воздух как удар бича.
Трисс садится. Послушно и покорно. Потому что что-то в голосе Региса заставляет ее слушаться его. Безоговорочно выполнять не просьбу – а приказ.]

Господи, я надергала этих строчек в переписку с Адели, и она у меня потом очень долго, точно ли я не планировала какую-то эротику.
Или, как вариант, мы с ней обе слегонца упороты xD

@темы: тварьчество, дерьмак

---

некромантское словоблудие

Напёрлась на своем компуктере на отрывочек про Сойлэ и его бабушку (кто читал Лорда тот поймет, то есть, никто не поймет, потому что его, конечно, никто не читал и, в общем-то, не стоит).

***
Как-то так само собой вышло, что у каждого уважающего себя чародея должна была быть шляпа.
Непременно – остроконечная. Желательно – высокая. С полями широкими настолько, насколько могли позволить себе мастерство шляпника и толщина кошелька у его заказчика. Можно – с бубенчиками. Или со звездой, приколотой к алой шелковой ленте – непременно пятиконечной.
Долженствовал быть у любого уважающего себя чародея и посох – высотою с него самого, не иначе. Увенчанный либо короной, либо искусно вырезанной из дерева драконьей лапою, сжимающей, скажем, хрустальный шар, источающий бледно-зеленое сияние, из-за которого цвет лица обладателя посоха всегда становился бы нездорово-желтоватым. Древко обязано было быть узловатым и корявым, или же – напротив! – гладким и полированным, возможно – если чародей не был некромантом или еще каким злодеем – увенчанным сияющим кристаллом.
У Эмергельды фон Брейденбах шляпы и посоха не было. Никаких. Вообще.
Да и вообще, по правде сказать, не была она похожа на чародейку. И на красавицу, какой ее описывали восторженные поклонники, тоже.
Высокая. Худая и сухощавая. С узловатыми пальцами. С черными волосами, собранными в толстую косу. В простом черном костюме для верховой езды, к тому же, мужском – если бы не холеные ногти и губы, выкрашенные алой помадой, ее можно было бы вполне принять за тонкокостного юношу.
Пожалуй, единственным, что в ней выдавало магичку, были глаза.
Чернота глубокой бездны и кровавый кармин. Темные провалы на бледном, холёном личике, обладательнице которого можно было с успехом дать и пятьдесят, и двадцать пять. А еще - Эмергельда была очень высокой. И существо, к которому она наклонилась, стоя у обвитой сочными зелеными стеблями винограда изгороди, рядом с нею казалось совсем уж незначительным.
- Ты, стало быть, Сойлэ.
Бледное создание в бантах и рюшах, белокурое, с огромными, пронзительно-серыми глазами, потупилось, надуло губы, вцепилось тонкими пальцами в пышный кружевной манжет своего кукольного сюртучка.
Сойлэ было пять. Или около того.
- Мать назвала тебя так?
- Папенька, - хрипло пробормотало дитя, втягивая голову в плечи.
Сойлэ – знал ребенок – это на Гьёрдском значит соловушка. Маленькая такая птичка, невзрачная и серая, но громкоголосая. И поет она сладко-пресладко, выводит такие трели, что сердечко у маленького некромантова отпрыска замирало всякий раз. От того отец и назвал его так – Соловушкой – что Сойлэ и был маленьким, незврачным, и – чего греха таить - громкоголосым.
А еще – сам малыш тогда этого не понимал, но Эмергельда знала это совершенно точно – талантливым.

@темы: тварьчество, некромантское

---

Беглец

Еще один кусочек текста по АУшке с Чемпион/Нереварин, осторожноспойлерыдлятехктохотелбыпотомпрочитатьнормальныйфанфик (который, я надеюсь, я все-таки напишу).


Фэндом: The Elder Scrolls (неигровые события)
Рейтинг: NС-17
Жанры: ангст, AU (основанная на теориях по TES III и TES IV, в любом случае вы предупреждены)
Предупреждения: ОМП, ОЖП, насилие
Размер: драббл
Персонажи: Чемпион Сиродиила (Шеогорат), Хаскилл, упоминаются Диус, мелькает Нереварин

ЧИТАТЬ!

Он стоял спиной к дверям, чувствуя на себе пристальный взгляд – холодный, изучающий, лишенный каких-либо эмоций и чувств.
Но Церо ЗНАЛ – даэдра его подери! Действительно знал! – что Хаскилл уже все понял.
- У меня всего один вопрос, - наконец, хрипло бросил он, не оборачиваясь. Чувствуя, что Хаскилл идет полукругом, медленно приближается к трону, на котором – переброшенный, будто мостик через резные перила, лежит посох.
- Я хочу знать, - продолжил Церо, и голос его постепенно обретал силу. – ЧТО ты такое, Хаскилл?
- Вы уже знаете ответ, милорд, - голос Хаскилла был сух, словно лист пергамента, тих, холодно-учтив… голос, который может принадлежать кому угодно, но только не живому человеку из плоти и крови.
- Ты такой же, как я. Ты был… чемпионом. Сильнейшим. Шеогорат позвал тебя сюда, на Дрожащие Острова, и превратил в часть цикла. Но ты вырвался. Я хочу знать как.
- Я не вырвался, - мягко возразил Хаскилл. В полутемном зале на миг воцарилась тишина. – Я пережил цикл целиком.
Церо повернулся к нему. Его глаза – белый пустой глаз Шеогората и темный, синий глаз Церо, через который смотрел на мир чемпион Сиродиила – уставились в лицо бессмертного. Хаскилл остановился. Не сводя взгляда с посоха.
- Я распадался и собирался вновь, словно мозаика; я рассыпался на тысячи кусков, мое сознание было разорвано в клочья… я был одержим. Звуками, запахами, образами. Волна ощущений буквально смяла меня, я погрузился в эту пучину, а потом… - Хаскилл облизнул губы. Глаза его странно блеснули, - потом эта же волна вышвырнула меня на берег. Иссушенного. Опустошенного. Я знал, что не буду прежним. Я знал, что не стану ни тем, кем был, когда оставался человеком, ни тем, кем я был, когда был… вместилищем… Ты ведь уже понял, Церо. Все сложнее. Это не титул. А смертный на троне – не Шеогорат.
- Шеогорат - дух самих Островов. Он и Острова неразделимы: поэтому это происходит каждый раз… умирают цветы и бабочки. Кристаллы высотой до небес вырастают из земли на месте домов, таверн и башен. Люди… сходят с ума…
- О, напротив, - Хаскиллулыбнулся и от этой улыбки Церо сделалось дурно. – Они приходят в себя… Тебе лишь предстоит испытать эту ясность.Почувствовать, каково это…
- Циклов было множество, - холодно сказал Церо, сделав шаг влево, - но выжил лишь ты. Ты один.
- Не совсем, - улыбка Хаскилла сделалась чуть шире, - есть еще Диус. Нам двоим повезло… чуть больше других.
И тогда он прыгнул, метнулся к посоху, надеясь успеть первым, но Церо не стал кидаться ему наперерез.
Он откатился в сторону по ковру, вскочил на ноги, чувствуя, как постепенно поднимается изнутри волна гнева, одним прыжком достиг каменного постамента.
Меч Джиггалага лег в его ладонь, как влитой. Церо помнил его другим: меч был больше, длиннее его собственного тела, но сейчас ему казалось, будто клинок сделан точно по его руке. Он услышал, как Хаскилл издал глухой, странный звук, а потом вскрикнул.
Церо бросился на него.
Клинок засвистел в воздухе, выписывая восьмерки и дуги, отбив в сторону сгусток энергии, слетевший с оголовка посоха безумия. Один удар – ровно один – и Хаскилл упал на ковер, сжимая в ладонях жалкие обломки.
- Ты даже не представляешь себе, - бледными высохшими губами прошептал он, - что ты сейчас натворил.
Церо плюнул ему в лицо. А потом – воткнул клинок ему пониже ключицы.

Он смутно помнил, как бежал, бежал вперед, не оглядываясь, и не останавливаясь ни на секунду: когда кто-то или что-то возникало на его пути он рубил не глядя, наотмашь, и путь его был устлан мертвыми телами. Он смутно помнил, как выскочил на улицу и застыл всего на мгновение, ослепленный белым нестерпимым сиянием с небес, ощущая, как лица касаются принесенные холодным ветром крупные хлопья снега, и рванул вниз, по лестнице, а стражницы бросились ему наперерез. Голова первой – она некстати попалась под горячую руку – покатилась по белокаменным ступеням, оставляя за собою смазанный алый след. Вторая рухнула, зажимая рану на обнаженном бедре – кровь толчками выбивалась между ее пальцами, а вместе с ней из тела уходила и жизнь. Третью он одним мощным ударом поверг наземь и добил, вонзив клинок Джиггалага между грудей.
Остановить его не мог никто.
Церо словно обезумел, взгляд застилала сплошная кровавая пелена; сердце, как ему казалось, вот-вот готовилось вырваться наружу. Он слышал, как кричали люди. Как гремели доспехи стражников, пытавшихся взять его в кольцо – безуспешно, он утекал из под ударов, как вода. У него было преимущество перед ними, да.
Они не смели поднять на него руки.
Хаскилл, конечно, приказал его схватить и доставить во дворец живым. А как иначе – повредить вместилище значит прогневать господина, а этого дворецкий Безумного Бога желал меньше всего, совсем не понимая, что господин УЖЕ был разгневан. Церо чувствовал, как клокочет внутри бешенство – не его – как бьется вместе с сердцем чужая сущность, оказавшаяся запертой внутри, и ликовал.
Он не помнил, как выбрался. Каким образом ему хватило сил прорвать кольцо, а затем – саму завесу; с треском и грохотом он _провалился_, рухнул в темную и густую воду, и та захлестнула его с головой.

Капли. Капли, капли, капли, влажный шорох дождя и нежное постукивание по сочным, блестящим и упругим листьям. Церо не раскрывал глаз.
Ему казалось, что он все еще плавает в той кошмарной, густой черной жиже, словно в вареве из его собственных кошмаров, квинтэссенции всего и одновременно с тем – ничего. Звенящая, мучительная, поглощающая тебя пустота все еще была вокруг и – самое страшное – в нем.
Было холодно. И – все еще очень мокро. Капли ударяли его по лицу, отмеряя время мгновение за мгновением, как плавно качающийся маятник часов. Мгновения складывались в вечность, темнота за плотно сжатыми веками была непроглядной, такой, что не хотелось и открывать глаз.
Свет. Скорее почувствовал его, чем увидел – выплывший из-за блестящих стволов теплый шар из бумаги, внутри которого билось что-то живое, нежное, источающее сияние, словно маленькое солнышко. Приоткрыл веки – это далось ему с мучительным трудом. Сквозь полуопущенные ресницы увидел фигуру, одетую в багрянец и черноту, и белое лицо – размытое пятно под темным капюшоном. Захотел вскрикнуть.
Не смог.
Чьи-то цепкие, сильные пальцы, мощные руки в темных потоках бархатистой ткани, живое тепло под покровом темного плаща. Вода стекала с одежды, сбегала капельками по голеням и лодыжкам. Капли были розовыми – вода смешивалась с кровью, чужой и, возможно, его собственной.
- Держись, - прошептали бледные губы у самого его уха (Церо кое-как извернулся, попытался заглянуть спасителю в лицо, но увидел лишь треугольный подбородок да серые губы под темным водопадом струящейся мокрой ткани). Церо попытался сделать хотя бы один шаг, но не смог – подкашивались колени.
- Проклятье. – Выругался человек в плаще. И Церо, внезапно, осознал, что это была женщина.

@темы: тварьчество, сревние двитки

---

Снова о Раэлин

Фэндом: The Elder Scrolls (неигровые события)
Рейтинг: R
Жанры: ангст
Предупреждения: ОЖП, насилие
Размер: драббл
Персонажи: Нереварин

ЧИТАТЬ

«Да, наставник, - она кивнула, глядя на то, как волны, одна за другой, слизывают с песчаного берега следы ее босых ног, - теперь я все поняла».
Сняла с пальца кольцо – тускло блеснули луна и звезда, прежде чем их поглотила глубокая, темная бездна морской воды.
Раэлин поднялась на ноги. Почувствовала мучительную боль в сломанных ребрах, такую, что дыхание перехватило, охнула. Опираясь на обломанный сук, будто на посох, побрела по берегу моря.
«Я все поняла. Сердце Лорхана давало силу Трибуналу – и Трибунал заботился о Морровинде. Могло ли все закончиться по-другому?.. Ворин Дагот похоронен в недрах Красной Горы больше полувека назад. Альмалексия и Сота Сил – мертвы»…
Раэлин не знала, сколько времени она пролежала на берегу, прежде чем очнулась. Ее тело посинело от холода; на серой коже темнели пятна огромных, уродливых синяков. Безумно болела грудь – когда корабль накрыла исполинская волна, поднявшаяся до самого неба, черного от грозовых туч и облаков горького пепла, Раэлин швырнуло о мачту, а потом – о высокий деревянный борт: даже ее крепкие кости не выдержали такого удара.
Остальной команде повезло меньше.
Труп каджита – хороший был парень, и замечательный капитан – был первым, что Раэлин нашла на берегу. Он был изрядно обглодан морскими дракончиками: осталась лишь часть торса и одна рука. Сказать по правде, то, что некогда эта груда останков была каджитом, Раэлин заключила лишь по тому, что уцелевшую его часть покрывала густая, полосатая шерсть. В последний раз данмерка встретила его на палубе, когда покинула свою каюту с утра: он улыбнулся ей и отвесил шутливый поклон. Нереварин скрипнула зубами, но не задержалась у мертвеца ни на минуту.
Впереди, за почти непроницаемой стеной тумана, она видела обломанный остов корабля.
«Морровинд вернулся к истиной вере. Мефала, Боэтия… и Азура. Добрая госпожа данмеров. Добрая госпожа, не уберегшая Морровинд. Глухая к мольбам. Равнодушная к страданиям народа. Добрая госпожа, позволившая Морровинду сгинуть в огне и пепле. Пожалевшая лишь тех, кто был «верен» ей и отправившая на погибель остальных: тех, кто долгие века и тысячелетия верил в силу живых богов. Оставила умирать - вместе с малыми детьми и немощными стариками».
Стоило ли это твоих усилий, Раэлин? Стоило ли это стольких смертей? Не лучше ли было – закралась крамольная мысль – оставить все, как есть?
Она села на песок. Во рту отчетливо ощущался привкус крови.
Она не знала. Не знала до последнего – добрая госпожа не снизошла до своего Чемпиона. Может потому, что она, Раэлин, ослушалась? Может потому, что она, Неревар Возрожденный, отказалась поступить так, как некогда поступил Трибунал, уподобиться им, занеся клинок над тем, кого когда-то могла назвать своим советником и другом?
Вехк исчез. Больше полувека назад. Из Города-Вивека доходили разные слухи. Один хуже другого.
Все это было уже не важно. Прошло полвека. Вивека-бога больше не было. Вивека-Города не было тоже. Не было Балморы, в которой она провела юность. Исчез в огне и пепле Альд’Рун. Скорее всего, сгорели Пелагиад, Суран, Кальдера…
Раэлин отдышалась. Снова встала. Каждый шаг давался ей с невероятным трудом. В глазах темнело, дыхание перехватывало от боли. Но нужно было дойти. Дойти до обломков. Полукругом обойти песчаный берег. Только чтобы убедиться, что никто больше, никто, кроме нее, не остался в живых.

@темы: тварьчество, сревние двитки

---

О бессоннице и идиотизме.

Сегодня, конечно, была замечательная ночь.
Замечательная она была тем, что я вообще не спала, а, в основном, вздрагивала от каждого шороха, прокручивала в голове ужасные сценарии своего будущего, рыдала и ржала над книгой Пратчетта (когда поняла, что рыдать и прокручивать занятие само по себе неконструктивное, а сон все равно не шел).
Я узнала, что а)предложение работы способно лишить меня покоя и аппетита потому, что мой страх перед офисной рутиной имеет размеры среднестатистического материка.
б) некоторые мои соседи тоже не спят и судя по всему, воруют жестяные трубы у тех соседей, которые спят.
в) светать стало нечеловечески рано, а это значит, что пора переходить на режим немного более близкий к режиму жаворонка и немного более дальний от режима "пиздец".
г) книги Пратчетта про стражу смешнее, чем что-либо до этого мной прочитанного.
Чтобы этот пост не был окончательно и бесповоротно бесполезный для моих редких гостей, я приложу к нему пару картинок с голыми данмерами, которые рисовала вчера-позавчера под покровами ночной темноты.
Все равно в этот дневник никто не заходит, а записи никто не читает, поэтому можно от души пошалить.

голые данмеры

@музыка: Чайф

@настроение: полное говно

@темы: тварьчество, жиза