некромантское словоблудие

[erika-xero]

Напёрлась на своем компуктере на отрывочек про Сойлэ и его бабушку (кто читал Лорда тот поймет, то есть, никто не поймет, потому что его, конечно, никто не читал и, в общем-то, не стоит).

***
Как-то так само собой вышло, что у каждого уважающего себя чародея должна была быть шляпа.
Непременно – остроконечная. Желательно – высокая. С полями широкими настолько, насколько могли позволить себе мастерство шляпника и толщина кошелька у его заказчика. Можно – с бубенчиками. Или со звездой, приколотой к алой шелковой ленте – непременно пятиконечной.
Долженствовал быть у любого уважающего себя чародея и посох – высотою с него самого, не иначе. Увенчанный либо короной, либо искусно вырезанной из дерева драконьей лапою, сжимающей, скажем, хрустальный шар, источающий бледно-зеленое сияние, из-за которого цвет лица обладателя посоха всегда становился бы нездорово-желтоватым. Древко обязано было быть узловатым и корявым, или же – напротив! – гладким и полированным, возможно – если чародей не был некромантом или еще каким злодеем – увенчанным сияющим кристаллом.
У Эмергельды фон Брейденбах шляпы и посоха не было. Никаких. Вообще.
Да и вообще, по правде сказать, не была она похожа на чародейку. И на красавицу, какой ее описывали восторженные поклонники, тоже.
Высокая. Худая и сухощавая. С узловатыми пальцами. С черными волосами, собранными в толстую косу. В простом черном костюме для верховой езды, к тому же, мужском – если бы не холеные ногти и губы, выкрашенные алой помадой, ее можно было бы вполне принять за тонкокостного юношу.
Пожалуй, единственным, что в ней выдавало магичку, были глаза.
Чернота глубокой бездны и кровавый кармин. Темные провалы на бледном, холёном личике, обладательнице которого можно было с успехом дать и пятьдесят, и двадцать пять. А еще - Эмергельда была очень высокой. И существо, к которому она наклонилась, стоя у обвитой сочными зелеными стеблями винограда изгороди, рядом с нею казалось совсем уж незначительным.
- Ты, стало быть, Сойлэ.
Бледное создание в бантах и рюшах, белокурое, с огромными, пронзительно-серыми глазами, потупилось, надуло губы, вцепилось тонкими пальцами в пышный кружевной манжет своего кукольного сюртучка.
Сойлэ было пять. Или около того.
- Мать назвала тебя так?
- Папенька, - хрипло пробормотало дитя, втягивая голову в плечи.
Сойлэ – знал ребенок – это на Гьёрдском значит соловушка. Маленькая такая птичка, невзрачная и серая, но громкоголосая. И поет она сладко-пресладко, выводит такие трели, что сердечко у маленького некромантова отпрыска замирало всякий раз. От того отец и назвал его так – Соловушкой – что Сойлэ и был маленьким, незврачным, и – чего греха таить - громкоголосым.
А еще – сам малыш тогда этого не понимал, но Эмергельда знала это совершенно точно – талантливым.