скетчи

ура я наконец-то могу заливать куда-то свои непрезентабельные скетчи и концепты, которые никому не нужны
Нарисовала своего бомжа после линейки ТБ, когда он уже пытался свалить от них в закат, но еще не дошел до Мартина и чемпионств. Весь ободранный, небритый, замудоханный, со старательно стертой с наплечника эмблемой ненавистного теперь уже ТБ.

@темы: тварьчество, скетчи, сревние двитки

---

Еще один драббл

Фэндом: The Elder Scrolls (неигровые события)
Рейтинг: NС-17
Жанры: ангст
Предупреждения: ОЖП, насилие
Размер: драббл
Персонажи: Телдрин Серо, Данмерка-ОЖП

Еще один драббл по заявке  Tariono4ka, на сей раз предыстория моей ОЖП, которая фигурирует в нашей совместной большой работе. Рейтинг я выставила из-за графического описания жестокости.




Видят боги: Телдрин Серо никогда не был похож на благородного рыцаря.

Простой, и прямой, как говорится, как палка: он всегда предпочитал говорить, что думает, и делать, что пожелает. А желания у него были простые – всего лишь теплая постель, красивая баба под боком, да звонкое золото в кошельке.
Никогда не мечтал он о подвигах или геройстве. Не завидовал легендарному Нереварину и не хотел бы для себя участи почти забытого в веках Чемпиона Сиродиила. Не хотел помогать обездоленным, спасать девиц, попавших в беду, сражать чудовищ и бороться с кровожадными культистами.
И все-таки.
Она сопела под боком, поджав колени к груди. Напоминала лишайную дворовую псину – тощая как скелет, обтянутый темной кожей, покрытой неисчислимым количеством шрамов на спине и ногах: ее секли так, чтобы отметин не было видно под одеждой. Ежик рыжих волос топорщился на затылке – под ним Телдрин видел свежий рубец. Волосы пришлось срезать – шикарные, огненные кудри до самой талии сбились в неимоверный колтун, в котором в скором времени завелись насекомые.
Она дрожала, поэтому Телдрин (внутренне содрогнувшись от отвращения) обнял ее одной рукой. Почувствовал под пальцами страшные, выпуклые ребра.
Ему, конечно, следовало гнуть свою линию до конца: он ведь не помог ей сбежать из башни. Мог бы, конечно, наброситься на чародея и его слуг, погибнуть смертью храбрых, спасая живого мертвеца, но делать этого не стал. Кто бы мог подумать, что она сбежит. Сбежит сама. Чтобы найти среди пустоши огонек его жалкого, чахлого костерка.
Ему было некуда деваться.
Как и всякая дворовая псина, она жалась к нему, и в то же время не давала прикоснуться. Рычала, мычала и шипела, одичавшая, безумная, плакала не переставая всякий раз, когда он пытался обработать ужасные раны на ее спине. Прошли недели прежде, чем Реймина – так он ее назвал – перестала делать это, когда он касался ее кожи. И почти месяц прежде, чем она, наконец, заговорила.
Так он узнал ее историю, от начала и до конца. Старшая дочь в семье, сестра четверых братьев, которых ее отец – полуданмер-полуредгард – прижил от разных женщин. Брак по расчету – семья отчаянно нуждалась в деньгах. Два месяца сказки. И пять лет ежедневного ада.
«За что он тебя так ненавидел», - хотелось спросить Телдрину. Но уже тогда он знал ответ: мужем Реймины двигала не ненависть. Мужем Реймины двигало чувство, порой куда более разрушительное, страшное и болезненное: любовь.
Он любил ее настолько, что почти не мог выносить того, что она рядом. Того, что кто-то может увидеть ее, того, что кто-то может пожелать того, что принадлежит только ему. Это рождало в нем злобу, а злобу он обыкновенно вымещал на ней же, видя в ней корень всех собственных бед. И это продолжалось долгие годы.
Телдрин часто думал, что на ее месте покончил бы с этим очень быстро – перерезав себе вены или нажравшись какого-нибудь ядовитого дерьма. Но Реймина не думала об этом.
Она хотела жить.
Она заскулила во сне (прямо как дворовая псина) и Телдрин обнял ее крепче, чувствуя сквозь грубую ткань одежды живое тепло. Ему следовало добить ее. Проявить милосердие – хотя бы раз в жизни – но он предпочел ему дешевую пародию на благородство.

@темы: тварьчество, сревние двитки

---

О тяжелой судьбе бардов

09.04.2017 в 00:50

Пишет  Tariono4ka:

Кроссовер Ведьмак|DA inquisition
Не пугайтесь, это не зомби апокалипсис, из мертвых восстала только я

Вбоквел для замечательного исполнения моей заявки на тему Инквизиции и легендарной ненависти Геральта к порталам, который обитает вот

тут

erika-xero.diary.ru/p212465491.htm у прекрасной  Erika-Xero
на ее ответный запрос: О Лютике и Лелиане. Тяжелая судьба барда

497 слов

- Это была короткая и печальная в своей сущности история. Но нельзя было сказать, что те, кто знали знаменитого рассказчика и балагура Лютика ближе, чем простое имя в трактире, не ожидали подобного поворота судьбы.
- Друзья мои…
- Слушай, не мешай, я рассказываю.
- Но…
- Цыц! Началось все, когда поиски нашего дорого друга Геральта, привели меня и Лютика в трактир в одной захудалой горной деревушке под названием Убежище. Пиво там было такое же плохое как оправдания Лютика, в попытках избавить себя от божественной кары и сохранить свои яйца там, где им положено быть, а не куда их ему…
- Все! Хватит! Золтан, я отказываюсь это слушать, Геральт, ну хоть ты ему скажи! Это же переходит всякие границы!
- Нет, зачем, мне интересно – Геральт демонстративно подпер голову рукой, упираясь локтями в стол, всем своим видом демонстрируя свою заинтересованность в истории.
И если остальные члены инквизиции все еще пытались держать серьезные мины, Сэра давно каталась по полу, завывая от смеха.
Лютик, непривычно встрепанный, нервно расхаживал вокруг, отказываясь видеть хоть что-то смешное. Это была ужасная оказия! Минутная слабость, из-за которой на кону теперь стояла его собственная жизнь!
- О милый цветок, о чьей красоте стоит писать поэмы и распевать баллады, говорит он, не согласитесь ли вы обсудить со мной тяжелую судьбу нас, бардов, бедных душ на службе у капризных муз. – Золтан грубо заржал, стуча кулаком по столу – Нет, вы можете поверить? Все точно, Варрик дословно записал!
- Геральт, ты должен мне помочь! Она не может об этом узнать! Точнее нет, она должна знать, что все было совершенно не так!
- Бард – поэт и профессиональный убийца здесь…
- Я просто собирал информацию, Геральт!
- Она с Серым стражем сражалась с архидемоном…
- Геральт, пожалуйста!
- Глава шпионской сети инквизиции, Лютик
- Как закончится эта история? Кто-то назовет это трагедией, а кто-то торжеством справедливости, ведь то, что достоинство нашего драгоценного друга отрежут ржавой ложкой, как только мы вернемся из Орлея в Скайхолд, сомнений не вызывает. Пойдет тебе, Варрик?
- Знаешь, а у тебя не плохие способности, Золтан
- Да не было у меня с ней ничего!!!
Орлейская знать, собравшаяся в саду, резко принялась перешептываться, глядя на разбушевавшегося барда.
Инквизиция стремительно теряла одобрение знати в зимнем дворце. Впрочем, Инквизитора это парило еще меньше, чем одобрение знати Редании, Нильфгаарда и любых других.
Бедная юная особа, которой нашептывал что-то на ушко Лютик, скандально приобнимая за талию, когда его застали другие члены инквизиции, ни о чем не подозревая наслаждалась балом в другой части дворца.
Кто-то коварно планировал убить императрицу Селену.
Но все это было мелочью по сравнению с тем, что ожидало Лютика впереди. Когда он убеждал (и почти уже убедил) прекрасную Лелиану в своих бессмертных чувствах, надо признать что «убийца» «шпион» и прочие не менее чудесные, чем все остальное таланты сестры Соловей были.. не совсем на переднем плане его ума.
- Геральт, я собираюсь умереть, да?
Как было свойственно, жестокий бессердечный друг просто похлопал его по плечу и ушел заниматься всеми этими второстепенными проблемами с заговором, совершенно не заботясь, что на кону была его жизнь!

@темы: творчество других, драгоняга

---

Судьбоносная встреча.

Небольшой драббл, написанный по заказу подруги в качестве тренировки. Персонажи: Морриган (Dragon Age), Йеннефер из Венгерберга (Ведьмак). Возможна лютая ООСня.
Она носила только черное и белое, а в ее ушах и на тонких запястьях искрилось лунным светом чистейшее серебро.
Морриган предпочитала серебру золото – в нем было больше благородства. А белому атласу – блестящий кроваво-красный шелк.
Придворная чародейка императрицы Селины, улыбнулась одними уголками губ, подавая незнакомке бледную, узкую ладошку.
От нее восхитительно пахнет: лесом, терпкими ягодами и сладкими цветами.
- Йеннефер из Венгерберга.
Голос чародейки звучит чуть хрипло, но - уверенно. Треугольное личико в обрамлении вихря смоляных кудрей кажется Морриган хищным: темные брови сдвинуты на переносице, искривлен в усмешке безупречный, но тонкий рот. В глазах у нее буря – фиалковые радужки пылают холодным пламенем, и за ними Морриган видит пытливый ум и опыт многих прожитых лет. Хотя на вид чародейке и не дать больше тридцати пяти.
Морриган любуется ею. Красива – и похожа на нее, будто сестра, будто перед ней – еще одна дочь Флемет.
- Я Морриган, рожденная в Коркари Диких Землях – это в Ферелдене, на юге, - в тон чародейке отвечает Морриган. Пальцы в нежном бархате сжимаются вокруг ее кисти, обрамленной тончайшим орлесианским кружевом. Рукопожатие Йеннефер нежное – но сильное. Это нравится Морриган. Йеннефер чуть поворачивает голову и смоляные кудри колышутся, скользят по белоснежным ключицам, открывают безупречную шею. Звезда на ее бархотке горит лиловым беспощадным огнем – и Морриган чувствует пульсацию магии.
Волосы Йеннефер распущены; к тому же, она не носит маски, таким образом, дважды плюя в лицо Орлейской моде. Ведьма Диких Земель уже знает: на следующем балу в Зимнем Дворце все явятся с обнаженными плечами, у каждой – будет вихрь кудрей, у любой – горящая на горле усыпанная алмазами обидиановая звезда. Это пробуждает улыбку на ее губах.
Йеннефер ей нравится.
Йеннефер ей ОЧЕНЬ нравится.

@темы: тварьчество, драгоняга, дерьмак

---

О Ведьмаке и Инквизиции

В воздухе отчетливо ощущался запах горелого мяса.
Геральт сдавленно застонал, откашлялся, хватаясь за ушибленные ребра ладонями в порванных перчатках.
- Холера, - процедил он сквозь сжатые зубы, обращаясь неизвестно, к кому, - как же я ненавижу порталы!..
Последним, что он помнил, было белое, треугольное личико, искаженное гримасой гнева и взметнувшийся вихрь черных, лоснящихся кудрей. Потом – удар в грудь, по-женски мягкий, но все же ощутимый.
А потом – темнота.
Все тело болело так, будто его изо всех сил била ногами толпа разъяренных кметов. Ведьмак, прекратив ощупывать ушибленные бока, кое-как перевернулся на спину, и…
Оторопел.
Небо над его головой разверзлось, облака закрутились немыслимой зеленой воронкой, эпицентр которой источал сияние такое яркое, что на него было больно смотреть. Геральт прикрыл глаза ладонью, силясь сообразить, что происходит, и только потом заметил нечто еще более странное. Во все стороны от воронки, вспыхивая всеми оттенками зеленого – от глубоких холодных и до теплых, почти золотых, расходились нити.
Они тянулись над заснеженными хребтами гор (он был готов поклясться) на мили вокруг, вспыхивали и угасали… пульсировали. От этого зрелища у ведьмака перехватило дыхание.
- Это что еще, курва-мать, такое…
С огромным трудом, ощущая дрожь в ослабших коленях, он поднялся, чтобы осмотреться.
Вокруг ведьмака были безжизненные руины. На мгновение сердце его сжалось – неужели он ошибся, и Йеннефер, вместо того, чтобы швырнуть его со злости в портал, взорвала к чертям весь Каэр Морхен – но кладка уцелевших стен и резные колонны не были ему знакомы.
Отчаянно завибрировал на груди медальон, заметался, звякая цепочкой, под кожаной курткой – Геральт сунул руку за пазуху, сжал его пальцами, не переставая вертеть головой. Очень скоро он понял, откуда до него доносился запах горелой плоти – у полуразрушенных стен валялись несколько обгоревших до неузнаваемости человеческих тел. Неподалеку от них отчаянно мерцало, пульсируя, что-то красное и Геральт пошел на этот свет на негнущихся ногах, чувствуя, как все более отчаянно бьется в его ладони серебряная волчья голова.
Шаг. Еще шаг. Голова была легкой и пустой. Красное мерцание завораживало, звало, и Геральт, очарованный блеском, почти наяву слышал тихое, нежное пение. Внезапно зеленая вспышка озарила небо над его головой, и он согнулся, вскрикнув от боли. Наваждение рассеялось – и ведьмак понял, что он уже не один.
- Эй, ты, белоголовый! Брось оружие! Руки подними кверху!
Солдаты были повсюду. Десятки солдат в доспехах с незнакомой ему эмблемой на блестящих доспехах. Не Темерцы, не Реданцы и… не Нильфгаард.
Левая рука горела огнем, пульсировала от боли, заставив его согнуться, прижать кисть к бурно вздымавшейся груди. Матерясь себе под нос, не выпуская из руки дрожащий медальон, ведьмак зубами сорвал с ладони порванную перчатки и почувствовал, что в горле застыл холодный, омерзительный ком.
- Брось. Оружие. – Повторил голос. Очень жестко, четко разделяя слова. Геральт поднял голову, встретившись с его обладателем глазами.
Женщина. Стриженая, темноглазая, со шрамом во всю щеку, прямо как у Цири – при мыслях об этом сердце отозвалось мучительной болью. Ведьмак не стал снимать со спины перевязь с обоими мечами – серебряным и стальным. Но руки поднял: солдаты перепугано зашептались, а темноглазая женщина сделалась белой, как мел.
На левой ладони ведьмака нестерпимой зеленью горела колдовская метка.


(на самом деле я выкладываю это сюда как в архив, чтобы это потом не потерялось, потому что этот дневник скорее мертв, чем жив, и вряд-ли кто-то вообще будет его когда-нибудь читать)

@темы: тварьчество, драгоняга, дерьмак

---

еще немного о Церо и Люсьене

… данмера он нашел в часовне – тот сидел, привалившись спиной к каменному постаменту алтаря, закрыв глаза и, казалось, дремал, окруженный танцующими в лучах солнца пылинками. Свет, падавший через витражное стекло, окрашивал его кожу, волосы и серую ткань на поникших плечах во все цвета радуги.
- Ты веришь в девятерых?
- Не знаю, - сухо ответил Церо. Голос у него был очень низкий и хриплый – неприятный. Как и лицо – слишком жесткое, слишком непохожее на человеческие лица.
Мартин прошелся полукругом по каменному полу часовни, волоча за собой тяжелый шлейф бархатной ткани, коснулся пальцами потухшего огарка свечи, молча, вслушиваясь в каждый шорох за витражными окнами. Он словно ждал продолжение реплики героя Кватча, но тот молчал. Довольно долго. Потом, впрочем, сдался.
- За свою жизнь я поклонялся разным богам. Большая часть из них была… плохими.
- Лорды Даэдра? – Молодой император едва заметно кивнул, словно подтвердив что-то для себя самого. Данмер же снова погрузился в тяжелое, мрачное молчание. Мартин подошел к Церо и сел рядом с ним на ступень, подобрав полы мантии. Теперь он видел только суровый профиль своего молчаливого собеседника – все те же жесткие линии, мрачный, резкий силуэт на фоне разноцветного витража.
- Я когда-то и сам увлекался даэдрической магией. Это стоило мне жизни друга. – Тихо сказал молодой император. И заметил, как Церо едва заметно вздрогнул. И вдруг почувствовал необъяснимое, нарастающее волнение. – Ты тоже потерял кого-то?
Герой Кватча снова не ответил. Мартин едва заметно коснулся пальцами пепельной ладони, лежавшей на холодном камне, и сразу почувствовал, как его собеседник мгновенно напрягся, окаменел. Поняв свою ошибку, молодой император отодвинулся.
Ему казалось, что Церо хочет что-то сказать. Признаться, облегчить душу – но что-то словно мешало ему. Мартин видел, как тот нахмурился – темные глаза открылись и уставились прямо в лицо императора, взглядом, пробирающим до костей.
- Дорогого мне человека. – Наконец, сдался Церо.
Пылинки танцевали в лучах солнца, проходящих сквозь витраж, изображавший Дибеллу, богиню любви и красоты. На каменном резном полу танцевали причудливые тени ветвей.
- Как ее звали?
Церо посмотрел на молодого императора так, будто тот только что ударил его по лицу. Взглядом, неожиданно обезоруживающим, совершенно беспомощным – император почувствовал что, похоже, попал в цель.
- Люсьен. – Некоторое время Герой Кватча молчал, нахмурившись, и глядя куда-то в одну точку. Потом его рот искривила странная, ужасно некрасивая гримаса. – ЕГО звали Люсьен.

@темы: тварьчество, сревние двитки

---

Кусок, прости господи, фанфика про Церо и Лашанса

На западе небо пересекали три кроваво-красные полосы.
Солнце уже село, и последние его лучи окрашивали в багряный и лиловый распластанные у самого горизонта облака, когда среди деревьев, с которых опали практически все листья, наконец, появилась мрачная фигура всадника.
Было чертовски холодно: налетевший с гор ветер бил в лицо, швырял в глаза пригоршни снега, трепал полы черного плаща. Незнакомец выдохнул облачко белого пара, напряженно вгляделся в горизонт и пришпорил черную кобылу, пустив ее галопом через припорошенный снежком пустырь.
Церо ненавидел эти места.
Джералльские горы представали перед его глазами во всем своем мрачном великолепии – масса серого, белого и розового в неверном свете последних солнечных лучей. Невероятное нагромождение холодного, мертвого камня; за вершины скал цеплялись тяжелые, низкие облака. Фыркала Тенегрива, выбивая копытцами четкий ритм – под стройными ногами вороной кобылы похрустывал первый снежок. Становилось все темнее и темнее. Пальцы стискивали поводья так, что белели костяшки; Церо нервничал. В полной темноте он боялся не найти дороги.
Наконец, петляющая в снегу тропа – здесь недавно проезжали всадники – вывела его к покосившемуся зданию старой фермы.
Церо спешился, сбросил с головы черный капюшон. Постоял несколько минут, положив оледеневшую на ветру ладонь на горячий вороной бок Тенегривы. Из сумки, притороченной к седлу, он достал сверток черной, лоснящейся ткани. Только потом, на негнущихся ногах, двинулся к грубой деревянной двери.
Ладонь, легшая на дверную ручку, дрожала, но не от холода.

Темное нутро дома открылось ему не сразу. Старая дверь не хотела поддаваться – скрипучие ржавые петли не смазывали, должно быть, четверть века. Впрочем, возможно, он просто совсем ослаб. Церо казалось, что еще немного и он не выдержит, колени предательски подогнутся – и данмер позорно рухнет на испачканный деревянный пол.
Запах, ударивший ему в нос, был чудовищен. Дрожащими руками Церо натянул шарф на лицо, проходя вперед, в темноту, тяжко переставляя ноги. Колени немилосердно дрожали.
Крысы и мыши с писком разбегались из под его ног.
Тело висело на прежнем месте. Вниз головой. Бледный и неверный свет одной из лун, проникнув в дверной проем, на мгновение осветило обезображенное лицо, заставив Церо вздрогнуть и отвести взгляд.
Церо отнял от груди черный сверток и развернул ткань, долженствовавшую послужить саваном для мертвеца. Разрезая веревки, крепко привязанные к потолочным балкам, он по-прежнему старался не смотреть на обезображенный труп.

Земля была влажной. Дрова, пристроенные в поленницу возле дома, хотя и лежали под навесом, все равно успели отсыреть. И их было слишком мало, чтобы сложить хороший погребальный костер – и Церо стал выносить из дома мебель. Топор нашелся рядом со входом, старый, чуть тронутый ржавчиной, но достаточно острый.
Работа… работа это хорошо. Работа помогала ему забыться: чувствуя, как ноют от напряжения мускулы, он не думал о…
Он должен был сказать ему. Столь многое. Что-то, что казалось таким важным, но теперь уже не имело никакого значения.
Церо одернул себя, возвращаясь к работе, занес топор, замахнулся, круша ни в чем не повинный кухонный табурет. Фыркнула Тенегрива, наклонив изящную голову, ткнувшись мордой в завернутый в черную ткань кулек, захрапела, беспокойно переставляя тонкие ноги.

К полуночи Церо, наконец, закончил работу. Остановился, утер со лба выступившую, невзирая на холод, испарину, отбросил топор на грязный снег. Подошел, пошатываясь, к черному кульку, припорошенному снежинками, дрожащими руками взялся на него, удивляясь тому, насколько легким кажется мертвое тело.
Боли он не чувствовал. Только пустоту, сосущую пустоту где-то под сердцем.

@темы: тварьчество, сревние двитки

---

Лор Гьёрда

Немного о мире Будней Темного Лорда
Основная особенность мира Гьерда состоит в хрупком равновесии, зависящем сугубо от двух «солнц», «свет которых проникает в мир из двух измерений: Белое Солнце зажигает огонь жизни, а Черное - изменяет и извращает все, к чему прикасаются его лучи».
Находясь на стыке двух измерений (для местных это что-то вроде рая и ада, где мир Белого Солнца – мир бесконечной жизни и света, а мир Черного – царство смерти, где все «наоборот»), мир людей находится под постоянным влиянием двух «солнц», персонифицированных в Религиозных учениях Гьёрда и Окларианской империи как двоих богов (прекрасную Белую Деву, Мать Сущего – и Черного Жнеца, Отца Ужаса), по факту являющихся огромными источниками энергии, находящимися в параллельных измерениях, мир постоянно подвергается их влиянию.
По сути дела, схематично мир Гьёрда можно изобразить как молекулу воды – где два измерения солнц будут выглядеть как молекулы водорода, а сам мир – как кислород.
Две энергии смешиваются, постоянно влияя друг на друга, нейтрализуя частично влияние друг друга. Поэтому белая магия в Гьёрде способна нейтрализовать черную – и наоборот.
Когда равновесие оказывается сбито в сторону одного из полюсов, как правило, случаются магические катастрофы. Так как процесс творения заклинания это всегда открытие портала в одно из измерений, чем мощнее заклятье – тем сильнее разрыв, и тем больше энергии выливается в мир, изменяя все вокруг. Иногда равновесие как бы пытается выправить само себя – порталы схлопываются, закрываются, или открываются порталы не в то измерение, к которому взывает чародей, но это – аномалия, а не норма, и обычно она вызвана сильным магическим катаклизмом, когда равновесие сбивается в ту или иную сторону, и как правило подобные «симптомы» свидетельствуют о том, что миру нанесен колоссальный вред, последствия которого будут разгребать еще очень и очень долго.
Одно из последствий открытия слишком большого разрыва – это возможность сущностей, обитающих в параллельных измерениях, ворваться в мир людей и наделать бед.
Как я уже говорила выше, процесс творения заклятья для чародея – это открытие врат. К примеру, некромант постоянно открывает врата в мир черного солнца, чтобы зачерпнуть силы и получить власть над мертвецами. Как следствие, находясь под постоянным влиянием черного солнца, маг начинает претерпевать изменения в собственной сущности. Некроманты все, как правило, очень худощавы, имеют узкие, кошачьи зрачки и выглядят мягко говоря не очень здоровыми людьми – со временем их обличие начинает напоминать облик жителей измерения, к силе которого он взывает. Обратный эффект у румяных, здоровых и очень плодовитых белых магов.
Помимо чародеев в мире Гьёрда существуют ведьмы, и ведьмы имеют одно существенное отличие от чародеев. Чародеям нужно усилие для того чтобы открыть врата, а ведьмы, рожденные как аномалия, нуждаются в усилии для того, чтобы закрыть врата, всегда находящиеся внутри них. Иными словами ведьмы – проводницы в то или иное измерение, и они постоянно фонтанируют магией, полностью зависящей у них от эмоций, а не от разума, как у чародеев. Одно из свойств аномалии в том, что ведьмы почти никогда не могут зачать и родить ребенка мужского пола – ведьмы поголовно женщины, а ведьмаки рождаются крайне редко, считаются дурным предзнаменованием, и, считается, что они не способны вырасти нормальными мужчинами. Чаще всего ведьмаки умирают еще во младенчестве, что характерно, при загадочных обстоятельствах.
Будучи двойной аномалией ведьмаки могут оказаться намного сильнее чем ведьмы-женщины, потому, возможно, их намеренно уничтожают сподвижники матриарха.
Ведьмы обитают на острове, летающем в небесах, однако есть и ренегатки, избравшие жизнь на земле, в мире людей. Некоторые из них даже опускаются до того, что вступают в брак с мужчинами и живут с ними в семьях, что противоречит кодексу и всем устоям ведьминской морали.
Согласно религиозным учениям люди были рождены в результате акта любви между двумя богами – Белой Матерью и Черным отцом (позднее священное писание было переписано так, что в нем говорилось, что в результате союза родились не люди, а темные маги, и это был не акт любви, а грязное надругательство – это породило гонение на черных магов и рождение инквизиции, в результате действия которой равновесие страшно пошатнулось). Как бы там ни было на самом деле, но на территории всех известных в Гьерде государств, стран и империй до появления на них людей властвовали подземные жители. Все, что от них осталось, это редкие представители древних рас, которых можно встретить в глубинах гор и под землей, а также огромное количество подземных коридоров и даже целых городов и крепостей в толще камня.
Позднее, фактически из самих людей, произошли и магические расы.
Это был еще один магический катаклизм, вызванный бездумными действиями Проклятого Короля – Гьёрдского монарха, известного страшным, буйным нравом, выдающимся талантом к магии, чародея, который был совершенно безумен: еще будучи совсем сопливым юнцом, он убил своего отца и узурпировал трон. В силу его невероятного магического таланта он держал в страхе весь двор и всю страну, творя чудовищные магические эксперименты, в том числе над живыми людьми, и в результате этих экспериментов на свет появились как минимум следующие расы и их представители:
- гоблины (кочевой, безумно вороватый народ маленького роста, зеленый, сморщенный и отличающийся безумно непривлекательной внешностью)
- тролли
- вампиры
- водяные жители
- позднее, как потом было известно, была обнаружена также вакцина, созданная проклятым королем, которая превращала людей в подобие вампиров: питье крови давало им магическую силу, однако в зависимость они не впадали, и сущность их при этом не страдала от изменений.
Помимо рас, рожденных из проклятий и магических экспериментов, существовали и другие. К примеру, большое количество духов и демонов, обитавших некогда в мире Черного Солнца имеют свободный доступ и к миру людей, постоянно выбираясь в него и сея хаос и разрушение.

Темные Лорды, Придворные Чародеи, Магические Ордена.
Так как в мире Гьерда довольно большое количество людей (но не все) имеют талант открытия врат, над актами колдовства и чародейства, как правило, устанавливается надзор. Маги состоят в орденах (ренегаты отслеживаются и, если они опасны, уничтожаются) – Белом Ордене и Черном Ордене (еще недавно черный орден был вне закона – после катастрофы, случившейся двадцать лет назад в районе столицы королевства Гьёрд проблема с темными магами, стихийными выбросами колдовства, спонтанным открытием врат и внезапными обнаружениями у населения магических талантов, орден был восстановлен на законной основе). Главы Белого и Черного Ордена находятся в столице империи Оклариан, являющейся, по сути, сильнейшим и крупнейшим государством материка, и имеющей огромное количество провинций, имеющих некоторую политическую автономию.
Еще несколько десятилетий назад в крупных государствах имелся также свой Темный Лорд – так как темная магия в большинстве своем находилась под запретом, но полный ее запрет мог нарушить равновесие, была учреждена должность еще одного, по сути, чародея на королевской службе, задачей которого была организация деятельности магических народов и темных колдунов. По сути дела, задачей Лорда была удержать их от открытой войны с людьми (а такая угроза была всегда, межрасовая ненависть в Гьерде сильна, ведь ни одна магическая раса не желает признавать ни господства людей, ни родства с ними). А также организовать их деятельность так, чтобы равновесие не оказалось сбито в пользу Белого Солнца.
О телепортации и чутье.
Суть в том, что маг способен учуять колдовство другого мага. Сложности возникают с магией ведьм – она ощущается иначе, не так, как колдовство чародея, и сбивает чародея с толку, а также с магией, творимой другими расами. Если маги были близкими друзьями, любовниками или состоят в кровном родстве, они способны почувствовать и узнать колдовство друг друга на довольно большом расстоянии.
Телепортация в мире Гьёрда возможна, но с одним условием – ты можешь переместиться только тогда, когда проход открывает для тебя другой чародей. То есть по сути, единым усилием два мага открывают коридор в пространстве, чтобы один мог перейти к другому, поэтому в Гьерде говорят, что, мол, перенестись можно лишь туда «где тебя ждут».

@темы: тварьчество

---

1

Раэлин берет сочный плод дерева, названия которого нет ни на одном из недийских или мерских языков, надламывает его сильными ладонями, грубыми пальцами выворачивает сочную мякоть и касается губами ядовитого нутра. Сладкий сок стекает по губам и подбородку на грудь, по сильным предплечьям сбегает каплями в рукава. Ткань легкая, словно перышко (багрянец и голубой) крупными складками собирается у согнутых локтей.
Плод ядовит. Раэлин знает это, но не боится ни ядов, ни хвори - ни один яд и ни одна хворь не страшнее ее участи, не страшнее засевшего в ней давным-давно, отравившего ее, сделавшего тем, что она есть: мор проник в нее слишком крепко и глубоко.
Серые ладони, мокрые от сладкого сока, сжимаются. Судороги бегут по мускулистому телу, покрытому шрамами с макушки и до пят – шрамами, невидимыми глазу и неощутимыми под легкими прикосновениями пальцев.
Раэлин распадается. Рассыпается на мелкие осколки сознание, мелькает мир вспышками ядовитых цветов перед закатывающимися очами. Серебряные завитки волос прилипают ко лбу – пепел и уголь – и сворачиваются кольцами на легкой и мягкой ткани расшитых подушек. Пальцы вцепляются в кожуру плода намертво, сжимают, сдавливают слишком сильно, и сладкий терпкий сок стекает на ткань, оставляя на багряном и голубом маслянистые темные пятна, но Раэлин не видит и не слышит мира, ибо взор ее обращен внутрь – в нее саму.
Она видит вздыбленный гребень горы и распахнутое, дышащее жаром жерло: воздух так горяч, что дрожит, камень плавится, блестит в тусклом свете огненных всполохов. Солнце угасло, незримое за стеной взвившегося в небо пепла. Раэлин видит блеск золотой маски, сжимаемой в ладонях и серое, покрытое язвами и струпьями плечо. Пальцы ее бегут, вскрывая один за другим золотые замки, отнимая от головы упавшего перед ней на колени корону, а затем и маску – и маска снимается вместе с кожей его лица, открывая ее взору пустоту и пасть, распахнутую от уха до уха. Все три глаза стоящего перед ней слепы, и в них царит молочно-белая пустота, а с нею боль и мольба.
Видение тает, рассыпается цветной мозаикой на каменных стенах древнего дворца, давно канувшего в лету. Золотая кожа ее рук блестит на солнце, но ярче ее сияет кольцо – серебро и золото, луна и звезда, горящие на безымянном пальце. С каждым ее движением щекочет кожу грубая синяя ткань плаща, наброшенного на голую спину, звякают в ушах длинные цепи и серьги, колышутся пряди, что белее снега, падающие на мускулистую грудь. Она видит троих и их фигуры расплываются перед глазами: она видит их юными и зрелыми, живыми и мертвыми. Взглядом Раэлин встречается с тем мером, что сжимает в крепких руках копье, и он улыбается, не отводя пламенного взора от ее – Раэлин, не Неревара – глаз. Они видят друг друга – он и она, Нереварин и живой, канувший в лету бог. Раэлин слышит его голос – и не понимает слов, и голоса Альмсиви сливаются в один громогласный рев, и грудь пронзает острый, как бритва, клинок.
Раэлин хрипит.
Видит нож в тонких ладонях и блеск глаз под гривой огненных волос. Вокруг свечи, свечи, свечи, море свечей, и запах стоит, как в склепе; в дрожащем свете пламени Раэлин видит Сердце – точно таким же, каким она его помнит в последние мгновения его существования. Ступни и лицо горят, боль в груди невыносима, она слышит шепот и чувствует касание мягких губ к раковине уха, но не может в шепоте различить слов.
Падает.
Над головой смыкается черная вода.
Больше – ничего, а потом – снова руки, руки, море рук, серых, мертвых, покрытых струпьями и язвами, и снова шепот в сознании, но на сей раз она различает слова и – противится им. Она видит лицо – и с трудом узнает в нем увиденное под золотой маской, но глаза на нем два – не три – и горят они кармином, а не белой пустотой. И золотые ладони, сжавшие ее лицо, нежнее шелка, как и черные, гладкие пряди волос, скользнувших по ее груди.
Раэлин просыпается. Глаза слезятся, а горло сдавливают мучительные спазмы – ее сотрясает от сухого, не приносящего облегчения кашля. На груди, на подушках, на серых – серых! – ладонях застывают холодные капли крови. Нереварин утирает губы. Плод, лежащий под ее ногами, сжавший, скукожившийся, привлек мух.
Брезгливо кривя рот, Нереварин отшвыривает его босой ногой. Поднимается. Утирает ладонью кровь с подбородка и глядит в окно, сощурив холодные глаза.
Вечереет. Когда она коснулась губами ядовитого плода еще было утро.
Снаружи в комнату врывается порыв ветра и Нереварин слышит стрекот насекомых, шелест крыльев и – спешит закрыть окно, вскоре слыша влажный шорох капель по травяной крыше ее маленькой хижины. Холодно. Плечи Нереварина дрожат.
От холода. От яда. От пережитых видений.
Видеть хоть что-то – единственное, чего она может и смеет пожелать. Искусное колдовство да ядовитые плоды, что сами танг мо обходят за версту лишь помогают раскрыть разум, распахнуть сознание и впустить в него поток, сметающий все на своем пути.
Поток воспоминаний. Ощущений. Чувств.
Вода стекает по мутному стеклу за окном; бьется ветер, проникая в каждый уголок хижины, в каждую щелочку. Раэлин закрывает глаза и смотрит – в себя. Смотрит – и видит, как вздыбливаются серые гребни волн, похожие на фантастических тварей, увенчанных белыми коронами густой взбитой пены.
Потом видит вспышку.
И в этой вспышке появляется фигура, окруженная золотым сиянием – низкая и широкоплечая, темная, как краской намалеванная на дрожащей ткани пространства. Нестерпимым, холодным светом горят глазницы – и меч в его темных руках. Даэдра.
Раэлин открывает глаза. Поднимается, стараясь унять бурю, пробудившуюся в ее груди. Плывет, как сомнамбула, через комнату к стоящему у стены тускло блестящему тазу. Смывает засохший сок с рук, не глядя в мутное зеркало.
Алая роба наскальзывает на крепкое тело, цепкие пальцы один за другим завязывают узлы горящим золотом шнуров. Скрывает пепельные кудри тяжелый капюшон.
Фонарь покачивается на оголовке посоха – в бумажном коробе бьется засаженный туда живой жучок, и тело его горит мягким золотом. Раэлин спускается по земляным ступеням. Идет долго, покуда ноги не наливаются тяжестью и болью от непривычки и долгой ходьбы.
Тело лежит между деревьями, темное, как тело всякого дреморы. Раэлин переворачивает его.
Пинком.
Но это не дремора. Это мер. Седой. Черный от разводов грязи и крови, одетый в лохмотья из грязного шитого золотом бархата. Некогда – лилового.
Раэлин судорожно втягивает воздух сквозь сжатые зубы.

@темы: тварьчество, сревние двитки

---

О Тенях и Странниках

Бойся Странника.
Ибо Странник по природе своей тварь изменчивая, сущность нечеловеческая: то дух, что умирающий испустил на смертном одре, то мысль, мятежная, обращенная против творца своего, то призрак, скользящий в ночи от постели спящего.
Бойся речей его страстных и сладких, бойся помыслов его и бойся его жажды безумной: охоч Странник до власти, до силы неимоверной, ибо мнит себя Богом.
Скользит Тенью или Искрою Странник в кровавой мгле Междумирья. Ищет бреши, что путь ему открывают в миры уязвимые, слабые, беззащитные. Одного Странник жаждет: найти тот мир, тот уголочек Вселенной, в коем сила его возрастет до мощи божественной, в коем власть его сделается безграничной, в коем обретет он способность горы комкать, как лист бумаги, иссушать звезды, завязывать тугим узлом полотно Времени.
В том опасность Странника, что вдали от мира родного становится Странник не тем, кем был раньше. В том и слабость его – ибо в одной Вселенной будет Странник силен, аки Бог, а в другой - слабее слабейшего из людей окажется. Но коли Странник в тот мир попал, в коем власть его велика – берегись; ибо Странник в чуждом ему мире суть яд, медленно убивающий существо, суть болезнь, поражающая тело и отравляющая разум Вселенной. Ибо влияние его сколь велико, столь и непредсказуемо, ибо не предначертано ему судьбою быть здесь и сейчас, ибо присутствие его оскорбляет Вечность, искривляя поток реки Времени, ибо под пятою Странника, словно хрупкий лед, ломается пространство.
Бойся Тени, что следует за Странником.
Ибо Тень – тварь потусторонняя, демон, что в кровавой мгле Междумирья бродит с рождения Вечности. Ибо не та это тень, что под ногами твоими в солнечный день, не та, что от света рождается и не та, что умрет со смертью Солнца – Тень, что за Странником следует, не истает и в кромешной тьме, и любой тьмы она будет чернее.
Бойся Тени, ибо не отбрасывает эту тень человек, ибо Тень эта бродит сама по себе, ибо непредсказуемы ее деяния и страшны ее помыслы.
Тень, что живым созданием отброшена, проста и понятна, и очертания ее – очертания некоей сущности. Тень же, что в кровавой мгле рождена была, вовсе не имеет очертаний, а посему может похитить любые. Лицо и фигура тени всегда новы, доселе не виданы ни смертными, ни бессмертными, ибо нет того лица и той фигуры, что эту Тень отбросили, ни в одном уголке Вселенной.
Бойся Тени, ибо присутствие ее под луной и звездами оскорбляет Вечность, рвет полотно пространства, волнует время, будто поверхность воды.

@темы: тварьчество

---

Стихотворение студенческое

...написанное на первом курсе, судя по всему, когда преподаватель задержал нас с лекцией в перерыв.

Ну замолчите же, дери вас черти!
Ну сколько можно?! Перерыв идет!
Наверное, моей желает смерти
Тот кто у нас треклятый семинар ведет!
Бегут минуты, люди все в буфете,
А я сижу, молчу, но нету сил
И я скажу, ребята, по-секрету,
Но я б преподавателя убил.
Я жрать хочу! Ну я вас умоляю
Кончайте рассуждать про «ололо!»
Я ваш предмет уж просто проклинаю,
И мне бы ничего не помогло.
Хотите дам пятьсот рублей? Хоть тыщу
Еще немного – поздно будет, жаль
На памятнике в память мне напишут:
Он умер, потому, что не ПОЖРАЛ

@темы: тварьчество, стихуйня

---

Внезапно найденные стихи по ведьмаку

Есть баллады, что спеть я, увы, не смогу никогда.
Их с годами все больше. Становится все трудней.
Пусть безумную пляску свою продолжают года,
Пусть сплетают узор из седмиц, долгих лун и дней…

Я старался запомнить тебя. И веселым, и даже злым;
И улыбку, кривящую губы, и этот ехидный взгляд.
И глаза, что во тьме так пугающе златом горят –
Мне б запомнить тебя молодым. И запомнить тебя ЖИВЫМ…

…Пред глазами гладь озера. Над водою змеится дым…

И ее я пытался запомнить. Пускай никогда не любил.
Красота ее жалила, под ресницами жил мороз.
Этот образ я бережно все эти годы хранил!..

…По воде скользит лодка. Как будто из мира грез…

Я запомнил ее… не такой. Не такой, увы, как хотел:
Я запомнил распахнутый в вопле безумном рот.
Синих искр каскад, и сплетенье остывших тел –
Я желал одного. Получилось – наоборот.

Никогда не забуду я этот безумный крик.
Никогда не забуду кровавых следов на груди.
Никогда не забуду я этот проклятый миг,
Что теперь впереди?! Больше нет ничего впереди.

…Лодкой девушка правит. Блестит медальон на груди…

А со дня погрома идет уж двадцатый год –
Я в балладах людям, как сволочь, бесстыдно лгу.
Правду б спеть, но увы, невозможно. Я не могу:
«Остров Яблонь. На нем тот ведьмак живет

И она, чародейка, конечно, живет там с ним –
Много лет, как жена, а на острове этом - рай.

…Над водой колдовскою змеится проклятый дым.
Их увозит скрипящая лодка в волшебный край.

@темы: тварьчество, стихуйня, дерьмак

---

Удивительное дело, как быстро забывается написанное.
В поисках нескольких старых работ я наткнулась на несколько обрывающихся на полуслове текстов, которые сами по себе были довольно-таки интересны. Хотя бы тем, что я совершенно не помнила, мои они или чьи-то еще. Поиск в гугле никаких результатов не дал, да и не в моей это привычке сохранять себе какие-то тексты на компьютер - зачем, если можно просто добавлять в закладки?
Так или иначе, пару этих отрывков хотелось бы положить сюда, чтобы не потерять.

"Моя семья ненавидела все, что я делал, с самого рождения.
Отец мой так и не стал главой рода, деда на этой должности сменила мать. Мать окружала меня любовью, заботой, обожанием, и не оставляла меня в одиночестве ни секунды: все детство я люто боялся, что она смотрит на меня даже тогда, когда ее нет рядом.
Отец преимущественно хватался за воспитание чада лишь тогда, когда случалось нечто чрезвычайное, и лишь за особенно тяжкую провинность я получал нагоняй в двойном исполнении - мамином, а затем, папином.
Когда я рисовал, меня ругали за то, что я рисовал, когда я не рисовал - ругали за то, что я не рисовал ничего вообще, когда я не играл на инструментах я получал нагоняй, и когда играл это всех раздражало. Я рос любимым - и никем не любимым одновременно.
Сверстники ненавидели меня за то, что я особенный. Я не говорю, что я лучше их, или же хуже, нет, я особенный, другой, и я это прекрасно осознаю и по сей день. Меня преследовали фантазии, я закрывал глаза и мир вокруг меня менялся; когда я впадал в этот транс, переставая видеть и слышать, сверстники ненавидели меня особенно сильно за то, что не могли сделать то же самое.
Я был противоречив. Одна часть меня ютилась в уголке, неприметная, измученная, уставшая и одинокая, вторая, огромная, необъятная и равнодушная, не имела эмоций и чувств.
Я жаждал любви и в то же время люто ненавидел людей и хотел одиночества.
Я рос художником.
Мне не нравился мир таким, какой он есть, но я любил представлять свой собственный, за что сам себя я прозвал демиургом.
Люди - не боги, их миры, их создания, не способны воплотиться в жизнь, но я верил, что есть где-то идеальный мир, где все, что я создал, может существовать. Или что, к примеру, вселенная настолько необъятна, что где-то выдуманное мной все-таки происходит, и оно не выдумано, а просто увидено мной через слои реальности.
Я СТРАСТНО желал магии.
Я несся на велосипеде, и велосипед обретал крылья. Рукава нелепой футболки становились сверкающими на солнце наплечниками, тело делалось неповоротливым под тяжестью лат, педали становились стременами, а велосипед - белым скакуном.
Моя шляпа, надвинутая на лоб, становилась шлемом, белым, с птичьим клювом; из под шлема развевались белоснежные локоны до середины спины.
Я смотрел на мир пронзительно синими глазами, каких у меня никогда не было, и мир менялся.
Исчезали дома. Исчезали люди. Только поле, бескрайнее синее небо над головой, красивое настолько, что хотелось плакать, глядя на него; только лес, шорох листвы и трав, спокойствие одиночества.
Я жил на два мира.
Я был Демиургом."

Еще один отрывок, довольно забавный, был посвящен некоему малолетнему принцу, который - черт его знает, почему! - проводил свои царственные будни в малиновых кустах.
"Быть принцем нелегко. Весь день забит делами, главное из которых стоит в расписании раз восемь или девять, и называется приблизительно так: праздное безделие.
У меня нет братьев и сестер, так что за мной постоянно наблюдают. Наблюдают и сейчас.
А я, представьте, совсем недостойно принца, стою в кустах, весь в малиновых пятнах, и собираю ягодки. Видите ли, потому, что захотелось.
Адонис, вот уже второй год как, обучается военному искусству. Как ошалелый, скачет на лошади, машет клинком, устраивает гулянки и ищет себе невесту.
А я что? Я малинку собираю.
Нда...
Вот, нянюшка уже стремглав несется меня спасать от шипов. Уползаю от нее через кусты - меня ловят за ногу, и в качестве трофея получают мою левую туфлю. Я скрываюсь в малиннике, с удовольствием ощущая, как саднит кожа от свежих царапин, а штанины мокнут от свежей грязи.
Здесь темно, несет клопами, и я рискую наткнуться на кого-нибудь из детей прислуги. А, вот и они - жрут малину, все перемазанные, глазенки напуганные-напуганные, будто я их розгами отхожу. Трамон, может быть, и отходил бы, мой дорогой кузен, но не я - мне до челядинской детворы дела нет.
Это не от равнодушия. Это так."

@темы: тварьчество

---

Стихуйня.

Нашла старое стихотворение среди прочего текстового мусора. Как ни странно, мне даже понравилось.

"Взрослей", говорят они.
"Взрослей, в сказки верить глупо!"
Но шепчут устало губы:
"Погасли в вас все огни".

"Взрослей!" - говорят они.
"Быть умной должна и важной,
Уверенной и отважной,
забудь про полетов сны,
Мечты - самолет бумажный,
Куда на нем улетишь? "
Взгляд сделался злой и влажный,
В ответ им одна лишь тишь.

"Взрослей", - продолжают ныть,
"Самостоятельной быть должна ты,
Смотри! Все вокруг женаты,
Одна, что ли, будешь жить?"

"Смотри", - говорят они,
"Работа, семья, работа,
А сказки - для идиотов!
Для них же - в ночи огни!
Забудь про принцесс с луны,
Быть взрослым - сплошная скука,
Рутина - твоя подруга,
Забудь про полетов сны!.."

"Взрослей", - эха звон во мгле.
Я слезы глотаю молча,
И этой же самой ночью,
Опять лечу на метле...

@темы: тварьчество, стихуйня

---

про Шута и Тени

Вначале была мысль.
Она зародилась в середине теплой летней ночи, в самое темное и тихое время; луна, гордо смотревшая с неба на цветущий сад, освещала трепещущую на ветру листву, и густую лужайку, поросшую клевером, и пруд, на гладкой поверхности которого расцветали розовые бутоны кувшинок.
Мысль родилась в голове человека, страдавшего бессонницей. Человек ворочался на простынях, хмурил брови, комкал тонкое покрывало длинными белыми пальцами, таращась на светлеющий квадрат окна и луну, зависшую над кронами яблонь. Луна таращилась на человека в ответ – тому даже казалось, что немножко насмешливо.
Мысль, еще не оформившаяся в нечто внятное, билась где-то глубоко в сознании неспящего. Сначала это была даже не мысль, а так – мыслишка, крохотная, незначительная, совсем тихо-тихо звучавшая в измученной бессонницей голове. Но голос, нашептывавший что-то в воспаленном сознании, креп, обретал силу, мысль становилась все более и более плотной, тихое биение ее превращалось в гул, пока она, наконец, не вспыхнула холодным белым пламенем – и не устремилась вдаль, к неизведанному, к мирам, виденным во снах, на белых, хрустящих страницах, на мерцающих экранах и в переплетении тонких линий старинных гравюр. Мысль летела стремительно, сверкая, пульсируя в безумном ритме, превращаясь в искру белого пламени – веселого, но беспощадного.
Из этого пламени, из этой искры и родился Шут.
Сначала Шут не вполне понимал, что он такое. Смутные воспоминания о мире, из которого он пришел, были обрывочными и состояли лишь из вереницы образов, вспыхивавших в новорожденном сознании: образы эти пугали Шута. Он видел пустые, безлюдные улицы уродливых серых городов, видел дома, похожие на могильные плиты, видел землю, покрытую серой, растрескавшейся коркой. Но не это было страшно. Страшно было то, что он, Шут, откуда-то совершенно точно знал: в этом мире нет искры, нет магии, а значит в нем не могло бы быть и самого Шута.
Сначала Шут боялся. Боялся всего, что видел: каждый новый мир, разворачивавшийся перед его глазами, словно шелестящие страницы новой, свежеотпечатанной книги, был ему нов и страшен. Шут бродил по мирам, не показывая себя, молчаливо наблюдая, опасаясь коснуться даже колючей травы, даже невесомого клочка белоснежного облака, словно это прикосновение навсегда приковало бы его к одному месту: а этого Шуту совсем не хотелось. Он снова и снова нырял в кровавое марево тумана, расстелившегося между мирами, снова и снова открывал сияющие белизной окна, ведшие в разные миры и реальности, прикасаясь к историям осторожно и робко, наблюдая издали, опасаясь повлиять на события, разворачивавшиеся перед взором Шута.
Со временем ушли и страх, и робость, и бледная искра обрела плоть, кровь и жизнь, облеклась в красно-черный наряд, звеневший бубенцами, но то было много позже. Намного позже того, как Шут, к примеру, узнал, что он такой не один, что есть в мирах и иные Странники; что Странники эти в одних реальностях так слабы и ничтожны, что даже дуновение ветра может развеять их и надолго лишить силы. В других же мирах Странники обладали мощью, сравнимой с мощью молодого, взбалмошного божества: этого Странники и искали чаще всего, шального могущества, безответственной силы, веселой и злой. Задолго до того, как Шут стал называть себя Шутом он встретил и Тень, прицепившуюся к нему во время безумной пляски между мирами, Тень, которой Шут ужасно боялся, но которая, впоследствии, срослась с ним и стала ему добрым другом. Намного позже того, как Шут, впервые вмешавшись в естественный ход истории, исказил пространство и создал новую реальность: свою собственную - реальность-тень, реальность-отражение – и впервые предстал перед строгим и жестоким судом Судьбы и Вечности.
Но все это, в сущности, совсем другая история, к нынешней, как бы могло показаться сначала, не имевшая никакого отношения.

@музыка: Король и Шут - Блуждают тени

@темы: тварьчество